Книги
Моя тропа. Очерки о природе
В конце мая на прияйлинской террасе цветут березняки. В это время над озером гуляет весёлый сорвиголова ветер. Он катается по цветущим склонам, прыгает по ущельям от стенки к стенке. Вдруг, чуть касаясь воды, пробежится от берега в озеро и обратно, оставляя исчезающий тут же след, и пропадёт куда-то.
Телецкое озеро. Середина мая.
Или неожиданно сорвётся с места и помчится по березняку, выдувая из каждой серёжки лёгкий жёлтый дымок. Этот жёлтый дым, набирая в себя всё новые порции, растёт, клубится, поднимаясь над зелёно-белым березняком, а потом ложится на озеро. Тогда поверхность воды покрывается словно жёлтенькой кисеёй, которая быстро рвётся на полосы и извилистые ленты, а потом тонет, мутя чистую-чистую воду.
•••
Из горы стало расти облако.
Сначала это был маленький комок, упорно цеплявшийся за макушки кедров, стараясь от них не оторваться. Потом с озера пришёл влажный ветер, и маленький комок ваты на горе стал пухнуть силой принесённых ветром водяных паров. Этот комок становился всё больше и плотнее, а потом, меняясь в форме, медленно пополз вверх по склону, вбирая в себя новые порции невидимой воздушной влаги и облизывая поляны и деревья. На вершине горы, став ослепительно белым, комок стал напоминать настоящее облако.
Упрямо держась своим основанием за сучья деревьев на вершине горы, маленькое облако стремительно (да-да! именно стремительно!) стало расти. Будто кто-то невидимый громадными ладонями выглаживал края растущего облака. Изредка выбеленные клубы, словно чьи-то кулаки, небыстро высовывались из боков облака, а его вершина постепенно начала разваливаться.
Рождение облака.
Видно было, что облако растёт изнутри, потому что только самая середина вершины выталкивала из себя белые сгустки конденсированного пара.
Облако становилось выше и выше. Оно казалось плотным, словно снег, и было страшно, что всё это непрочное великолепие рухнет под собственной тяжестью и покатится по склону вниз, как грандиозная снежная лавина.
Но вот, когда облако выросло до потрясающих размеров, вершина его словно уперлась в невидимый потолок, и рост прекратился. Дрожащее серое подножие бугристой белой громады истончилось и отпустило, наконец, гору. Облако неторопливо и величаво тронулось в путь.
У ручья
Я сидел на корточках у самого ручья и чистил зубы. Позади, шагах в пятидесяти, около палатки переговаривались Ким и Иван, мои попутчики, и трещали дрова в костре. Ребята готовили завтрак.
Горное утро, как обычно, было прохладным, туманным. Крупные капли росы, стекая, звучно стучали по листьям. Вершины подгольцового пихтача прятались в тумане. Где-то, ещё выше этого пихтача, выше тумана, невидимой возвышалась одна из вершин хребта Корбу. Зубы ломило от ледяной воды, и перед тем, как прополоскать рот, я грел её в ладонях, сложив их ковшиком.
…Бывает, что неподвижный, устремлённый в одну точку взгляд схватывает вдруг какое-нибудь движение совсем в стороне от направления взгляда. Tо же случилось и в этот раз.
Я засмотрелся на воду в ладонях, а слева мне почудилось какое-то коричневое мелькание. Я повёл туда глазами и замер. Вода медленно стекала между пальцев в ручей, и я боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть соболя, который шёл прямо на меня.
Если сидеть неподвижно, то почти каждый зверь не сможет отличить тебя от пня или коряги. Даже волк (на что уж умён!) и тот ошибается. Стоящего же во весь рост человека звери распознают в два счёта.
Я не двигался, а соболь небыстро приближался. Он был занят своими делами и меня не замечал.
Вот он покопался под колодиной и что-то стал есть, наклоняя голову набок, как собака, грызущая кость. Потом вскочил на колодину и проскакал по ней до высокого, в рост человека, пня, который был от меня метрах в десяти ниже по ручью, прыгнул на него, собрался в комок и стал смотреть по сторонам. Ветра не было, и зверёк не мог меня учуять. Он спокойно сидел на этом замшелом пне и, видно, просто отдыхал.
Наблюдать за ним было очень неудобно – я не успел поднять голову и смотрел исподлобья. Соболь был в летнем меху и казался гладким. Не то, что зимой! Тогда мех его искрится, словно снег в мартовских тенях. Зато сейчас была видна каждая линия тела, струящегося даже в медлительных поворотах.