– Им надо бежать, – пробормотала Гаша. – Только сил у них нет, тетя Надя. Их бы подкормить и тогда…

Надежда провела по лицу подолом фартука, словно стараясь стереть с него ярость.

– Я слила бульон в бидон, – тихо проговорила она. – Девчонкам оставила и бабе Юлке. Завтра снесешь…

Гаша перелила суп из бидона в оловянную миску, разогрела варево на буржуйке. Помешивала пальцем, чтобы не перегреть. Потом неторопливо ложку за ложкой вливала суп Косте в рот. Все скормить не удалось – больной прикрыл глаза и, казалось, уснул. Гаша поднялась, оправила белый передник, съела несколько волокон куриного мяса из миски и направилась к выходу.

– Стой! – он крепко ухватил ее за полу ватника. – А мясо где? Бульончик-то из курятины. Должно быть и мясцо.

– Тогда не спи, а рот шире открывай, – усмехнулась в ответ Гаша. – И еще. Помногу сразу нельзя. Помрешь.

И он послушно открывал рот, и делал по ее указанию не менее двадцати жевательных движений, и не клянчил добавки, когда она отбирала миску.

Потом она уходила в соседнюю палату и кормила там, и обрабатывала пролежни, и украдкой гладила шишковатую, поросшую светлым пушком голову, и величала по имени. А еще она садилась на край койки и позволяла ослабевшей ладони сжимать ее руку.

– …Придет ли час моей свободы? Пора, пора! – взываю к ней; брожу над морем, жду погоды, маню ветрила кораблей. Под ризой бурь, с волнами споря, по вольному распутью моря когда ж начну я вольный бег?..[83] – Гаша, словно в полусне, читала отрывки из «Евгения Онегина», не заботясь о внимании слушателя. Спал ли он, грезил или бодрствовал, она знай бормотала свое, стараясь позабыть о неумолчном вое передовой.

Так прошел один день, и второй и третий. Отто затворился в реакторной, доктор Кляйбер лишь изредка выползал из анатомички, весь провонявший формалином. Доктор Рерхен бегал по двору, сыпя отборнейшим русским матом. Прыгая по непролазной грязи, он пытался отправить в тыл лабораторное оборудование и архив. Медсестры-венгерки паковали госпитальное добро. Гаша чутко прислушивалась к их разговорам. Все верно: наступление советских войск удалось приостановить. Но надолго ли? Говорили и том, что в окрестностях Горькой Воды стали появляться вражеские лазутчики. Венгры получили приказ не отлучаться из села в одиночку. Сами они ждали другого приказа, говорили о скором отходе на рубеж по правому берегу Днепра. Война возвращалась в Горькую Воду, война изготовилась к прыжку с противоположного берега реки Миус.

Леночка по-прежнему таскалась следом за Гашей по непролазной грязи до госпиталя и обратно. Она бралась за любую работу и исполняла ее с недетским старанием – мыла полы и посуду, стирала, таскала со двора дрова и воду. Лишь изредка, совершенно выбившись из сил, она пряталась под костину кровать. Укладывалась там, будто собачонка, на войлочной подстилке и засыпала среди дня на часок-другой. Из-под койки торчали ее ноги, обутые в большие кирзовые сапоги. Прибегал неугомонный Фекет, реготал на мадьярском наречии, тащил Леночку из-под кровати за ноги, надсмехался, называя ее «русской недоделкой». Леночка щурилась на бледный свет двадцативаттной лампочки и снова принималась за работу. Ее личико сделалось узким, словно сжалось, под глазами залегли синие тени.

Настал день, когда Костя поднялся на ноги и доктор Рерхен разрешил ему выйти на двор. Костя медленно прошел по больничному коридору, преодолел три ступени крыльца и уселся на завалинке. Гаша следовала за ним с миской супа в руках. Снаружи, на солнечном припеке, она кормила его с ложечки. Сначала с ней заговорил Отто. Потом явился доктор Рерхен. Этот казался совершенно довольным.

– Мы заберем его с собой в Вену, – сказал он. – Этот парень – доказательство, аргумент! Единственный из выживших!

– Есть еще и второй! – напомнила Гаша.

– Он есть, если встанет, – качал головой доктор. – А если нет…

И он махнул рукой в сторону заднего двора, туда, где в плохо отапливаемой конюшне трудился патологоанатом, неутомимый кромсатель трупов доктор Кляйбер.

Они беседовали на немецком языке, пока Костя, уперев затылок в нагретую солнышком стену, дремал. Гаша тревожно посматривала на Костю, но его лицо оставалось неподвижным.

Доктор Рерхен отошел. Костя пошевелился.

– Я не поеду в Вену, – проговорил он. – А эти… ученые доктора, если и поедут, то только в гробах.

Гаша вздрогнула.