— Так-таки уже и конец! — не унималась девочка. — Что-то ты сегодня очень перетрусил.

Дзюба понял, что Вовкобоя ему увидеть сейчас не удастся. Он снова взглянул на Лесю и снова встретил взгляд, исполненный обидной насмешки и спокойной решимости.

— Ну ладно, — сказал он, — только не заставляй писать. Передай, что к ним свежая рота подошла, а наши хлопцы уже так обессилели, что и мушек на винтовках не видят.

— По тебе видать, что надо доложить… — сердито глянула девочка и ступила на первую ступеньку. Потом снова обернулась к нему одним только лицом — теперь оно было сосредоточенным и суровым. — Только ты ответа не жди. Постарайся их удерживать как можно дольше, а я ответ сама принесу.

Она сошла вниз и исчезла за утлой дверкой.

Дзюба еще с минуту потоптался на месте, не зная, что делать. Вдруг за озером разнесся тяжелый, раскатистый взрыв. Матрос резко повернулся в ту сторону, откуда катилось глухое эхо. Должно быть, немцы угодили в снаряды, прикопанные у самого берега. А может, так налегли, что пришлось самим их взорвать? Дзюбу всполошило такое предположение. Он бросился вниз, в чащу, и через несколько минут уже спускал на воду легонькую лодку.

Он быстро загребал воду веслом под широкое днище, внимательно всматривался в синеватый сумрак, что клубился на противоположном берегу, перемешанный с дымом от недавнего взрыва, но думал о насмешливых словах девочки. Конечно, положение тяжелое, наверное, и Леся понимает, что сдержать вражеский натиск вряд ли удастся… Но ведь недаром она бросила ему в лицо те обидные слова. Значит, у Вовкобоя есть определенные намерения, о которых девочке что-то известно… Она все время возле командира и не решилась бы насмешничать, если бы не знала точно, что Вовкобой видит какой-то выход из тяжелого положения и потому не считает его таким тяжелым: значит, надо во что бы то ни стало сдержать вражеский натиск, сберечь больше людей и боеприпасов, и Леся принесет приказ, который спасет отряд!

Когда Дзюба прополз через ход сообщения и наконец добрался до своего окопа, положение было критическое. Немцам действительно удалось взорвать склад боеприпасов, и теперь уже партизанам недоставало патронов для пулеметных дисков и лент. Наверное, немцы почувствовали, что огонь ослаб, и начали заходить с флангов. Бойцы постепенно отходили к озеру, ненадолго залегали и отстреливались. Крайне уставшие, они были похожи на темные привидения, которые вдруг припадали к земле, подхватывались, внезапно перебегали на другое место и снова замирали, припав к влажному, поросшему травой побережью.

Весть о том, что тяжело раненный командир вот-вот должен прислать новый приказ, ободрила даже эти разбросанные вдоль берега привидения. Значит, жив. Значит, способен решать и даже руководить. Стало быть, выход найдет, как находил не раз. Из последних сил старались овладеть собою, преодолеть усталость, бросавшую в равнодушие безысходности, старались зацепиться еще за один клочок приозерной земли, чтобы хоть временно задержаться в ожидании нового приказа. Минуло четверть часа, может, немного больше, и все поняли, что отступление действительно прекратилось и партизанам посчастливилось зацепиться за сырой берег крепче. Все чувствовали, что это напряжение — последнее, что если минет еще четверть часа и немцы нажмут снова, ни у одного бойца не будет сил. И все невольно снова поглядывали назад, где в прогалинах между ветвистыми деревьями виднелась серая полоска озерной воды: оттуда должна была прийти спасительная весть от Вовкобоя…

Вдруг из-за дальних деревьев мелькнуло голубое пятнышко, оно быстро приближалось, росло, и вскоре все узнали тоненькую фигурку знакомой девочки. Леся бежала не пригибаясь, хотя пространство насквозь простреливалось. Бойцы замерли, даже пулеметы, изредка еще строчившие перед тем, захлебнулись и умолкли, словно и они понимали, что приближается вестник. Леся бежала и вдруг пропала с глаз — ее поглотил неглубокий ход сообщения. Теперь все повернулись лицом в сторону окопа, в котором по-прежнему впереди всех был Дзюба. И точно, через мгновение она появилась там — не одна только девичья головка с соломенными косичками, а вся, в полный рост, в голубом платьице, ярко вырисовывавшемся на фоне лесной зелени. На миг она повернулась лицом к озеру, вдоль которого залегли бойцы, и крикнула:

— По приказу Вовкобоя — за мной!

Леся кинулась вперед между деревьями, высоко подняв над головой две гранаты. Она бежала и не оглядывалась, словно уверена была, что все поднялись и бегут следом. И точно, сразу же из окопа выскочил Дзюба, и встречный ветерок донес его выкрик:

— Вперед, вперед!

Бойцы поднимались и бежали, держа винтовки наперевес. И странно — стрельба с вражеской стороны почему-то вдруг затихла, словно и немцы загляделись на тоненькую фигурку в голубом платьице, словно и их она поразила или даже околдовала.

Но кончились несколько минут оцепенения, и из вражеских окопов отозвался одиночный выстрел, потом раздалась короткая очередь из ручного пулемета… Огонь усиливался, лесную чащу наполнял громовой грохот, похожий то на непрерывный стон, то на раскатистый рев, и через несколько минут уже не слышно стало ни отдельных голосов, ни отдельных выстрелов. Но пули все же попадали в цель не часто — вековые стволы защищали бойцов своей широкой грудью, чаще всего принимая на себя смертельные удары.

Атака длилась недолго. Неожиданная и дерзкая, она заставила немцев закопаться в скользкие норы, полные болотной жижи. Через их головы били свои танки. Но снаряды не проникали сквозь чащу, а танки пройти не могли. Лес защищал партизан, как стена: воевать должны были только люди против людей.

В таком положении немцы никогда не побеждали. Не устояли они и тут. Большинство из них остались навсегда в неглубоких, наскоро выкопанных окопах; тех, что отважились высунуться и попробовать удрать, партизанские пули догоняли меж дубовыми стволами векового леса.

…Через час Дзюба снова стоял возле землянки. Раненая левая рука висела на перевязи, затянутой узлом на шее. Сквозь марлю просочилось рыжее пятно запекшейся крови. Рана болела, но лицо сияло, словно никакой боли матрос не ощущал.

Леся тоже стояла возле землянки. Осунувшееся до черноты личико казалось вконец утомленным и невеселым, но матрос, поглощенный радостью только что добытой победы, ничего не замечал.

— Ну, теперь я, наверное, не убью Вовкобоя своей кислой миной! — засмеялся он и, сойдя вниз по скользким глиняным ступенькам, взялся здоровой рукой за деревянную щеколду.