Послесловие

В январе 2016 года, в то время как я завершал работу над текстом этой книги, Россия погрузилась в очередной экономический кризис. Многие наблюдатели за рубежом и в самой стране на протяжении многих лет предупреждали, что российская экономика нуждается в реструктуризации, чтобы уменьшить зависимость от экспорта энергоносителей и одновременно простимулировать рост в таких интеллектуальных секторах, как информационные, био– и нанотехнологии. Кое-какие робкие шаги в этом направлении были предприняты, однако в целом путинский режим, чтобы спасти положение, сделал ставку на «поворот к Азии», основанный все на том же экспорте сырья.

«Поворот к Азии» можно датировать сентябрем 2012 года, когда во Владивостоке состоялась ежегодная встреча «лидеров экономик» форума АТЭС (Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества) [Kuchins 2014]. Но ориентация на Восток заметно усилилась в 2014 году, когда после аннексии Крыма и интервенции на Украину западные страны ввели экономические санкции против России. Одновременно с резким падением цен на нефть ухудшились и перспективы получения валютных займов и западных инвестиций. В 2014 году начала падать стоимость рубля: если с момента прихода Путина к власти в 2000 году она колебалась на уровне 30 рублей за 1 доллар, то в январе 2016 года доллар стоил почти 80 рублей.

Вероятно, поворот к Азии следовало инициировать гораздо раньше, поскольку в течение многих лет крупнейшим в мире потребителем сырья, которым торговала Россия, был Китай. Но экспорт сырьевых ресурсов требует инфраструктуры, которую нельзя построить в одночасье. По мере замедления китайской экономики все глубже погружалась в рецессию и Россия. Потребность Китая в российском сырье уменьшилась, и доверие китайских инвесторов пошатнулось. При самом оптимистичном раскладе стоимость отложенных проектов превышает 100 000 000 000 долларов [Russia 2015]. Общий товарооборот между Россией и Китаем в 2015 году снизился на 27,8%, и составил 64 200 000 000 долларов, что значительно ниже намеченной планки в 100 000 000 000 долларов [Inozemtsev 2015; Trade 2016].

Словом, Россию может спасти лишь резкий и устойчивый рост цен на нефть. Нефтяные доходы составляют половину государственного бюджета. В январе 2016 года министр финансов А. Г. Силуанов заявил, что российский бюджет балансируется при средней цене 82 доллара за баррель нефти, но в это же самое время цена упала почти до 30 долларов за баррель. Если средняя цена за баррель в течение года составит меньше 40 долларов, Россия исчерпает свой резервный фонд – копилку, которая не дала превратиться в катастрофу нынешнему кризису [Hobson 2016; Russia 2016].

Московская мэрия отреагировала на кризис с напускным спокойствием. Власти заявили, что корректировать городской бюджет не нужно, так как по структуре доходов он сильно отличается от федерального [Москва 2016]. И все же столица явно пострадала от экономического спада. Например, в четвертом квартале 2015 года пустовало более 20% московских офисов [Многие 2015]. В 2015 году доля простаивавших бизнес-площадей в «Москва-Сити» достигла 45% [Skove 2015]. Тем не менее власти взяли на вооружение лозунг «Полный вперед!». Например, в 2016 году Москва планировала запустить 14 новых станций метро – на одну больше, чем открыл Сталин в 1935 году, и намного больше, чем было открыто в любой другой год [Планируется 2016]. Достигнуть этой цели было немыслимо: одна только «новая» (почти достроенная 40 с лишним лет назад и впоследствии «замороженная») станция метро «Спартак» неглубокого заложения обошлась более чем в миллиард долларов [Швенк 2013; Власти 2013]. По сути, частные инвестиции испарились: например, китайские девелоперы, согласившиеся построить отрезок линии метро на юго-западе Москвы, который бы обошелся примерно в 2 000 000 000 долларов, в 2014 году «отложили» проект из-за ухудшения экономического прогноза [Panin 2014][60].

Рецессия – национальная проблема, и поэтому городское правительство не может справиться с ней в одиночку. Программа мэра по созданию комфортной и удобной Москвы неизбежно будет урезана из-за сокращения бюджета. Столица, скорее всего, справится с экономическим кризисом лучше, чем большинство российских регионов, благодаря умелому руководству, а главное – доминирующему положению в стране; ресурсов у нее хватит с лихвой. Но разочарованный человек не всегда находит утешение в том, что другим приходится еще хуже. Новый российский средний класс, прекрасно представленный в Москве, в целом мирится с новым путинским авторитаризмом, поскольку тот внушил людям чувство безопасности и совпал со всеобщим повышением благосостояния. Но сейчас люди ожидают ухудшения [Half 2016].

Геополитические «гамбиты» Путина, в красках расписанные послушным российским телевидением, которое всячески раздувает патриотические чувства, сумели увеличить поддержку власти народом. Однако эти действия привели к дополнительным расходам, равно как и помощь Приднестровью, Абхазии и Южной Осетии: на последние три «квазигосударства», а также на Крым Россия тратит ежегодно около 7 000 000 000 долларов из бюджета в 206 000 000 000 долларов [Crimea 2015; Statelets 2015]. Кроме того, приходится финансировать негласное военное присутствие на востоке Украины и военную интервенцию в Сирию. При этом реальные доходы россиян в 2015 году снизились на 9,5% [Russians 2016].

И без того негативный политический климат неуклонно ухудшается. От мифа, что три «потемкинские партии»[61], заседающие в Думе наряду с «партией власти», якобы являются оппозицией, давно отказались. Теперь они открыто именуются «системными». К реальной оппозиции в последнее время применяется термин «внесистемная». Трудно найти более яркий пример политического изолирования. Близкий соратник Путина и правитель Чечни Р. А. Кадыров назвал «внесистемных» оппозиционеров, помимо прочего, «врагами народа» [Кадыров 2016]. Когда провокационный выпад Кадырова был подвергнут суровой критике, единороссы поспешили поддержать чеченского лидера как «патриота России» [Галимова и др. 2016].

Возможно, подобный неосоветский дискурс найдет отклик в медленно умирающих селах и провинциальных моногородах, но Москва, Петербург и другие мегаполисы вряд ли поддержат возрождение советской «охоты на ведьм». В крупных городах недостатки и изъяны режима заметны тысячам человек; многие из горожан уже отстаивали свои права и зачастую побеждали. Жаль, что путинский режим, вопреки Марксу, похоже, решил повторить историю в виде трагедии. Впервые в истории России появилось много истинных граждан – людей, готовых при необходимости противостоять действиям властей или, когда это возможно, сотрудничать с ними в осуществлении реформ и улучшении условий повседневной жизни. Руководитель-прагматик охотно пошел бы им навстречу. Но, боюсь, вместо этого активисты, как и все остальное население, окажутся перед ужасным выбором: смириться с тиранией, не способной затормозить упадок страны, или развязать бунт и погрузиться в хаос насилия.

Приложение

Немного об ACT и прочих вещах

Я расхожусь с Б. Латуром по поводу его настоятельного требования считать «акторами» неодушевленные вещи, что является базовой установкой ACT. Возможно, именно этот аспект ACT известен лучше всего, поэтому представляется уместным дать некоторое разъяснение. Латур утверждает, что акторы – это все, что «имеет значение». Некогда примерно в том же ключе писал о вещах Дж. Дьюи:

Иногда слова, употребляемые учеными-АСТистами, также звучат абсурдно. Вместо того чтобы рассматривать неодушевленные предметы как акторов, можно было бы применить менее провокационный и более продуктивный подход и пересмотреть концепцию власти. «То, что имеет значение» звучит как некая разновидность власти. В течение нескольких десятилетий на двух аспектах власти (power) – power over (власть над) и power to (власть / способность к) – было сосредоточено множество дискуссий [Gohler 2009; Pred 1981а; Wrong 1979]. И power to, и power over имеют ассоциации: власть делать что-то и власть над кем-то явно возникают в пространственно-временных контекстах [Allen 2008]. Вероятно, мы могли бы рассматривать бытие как «власть (способность) наличествовать» {power of presence), то есть третье измерение власти. Власть наличествовать подразумевает конкретные свойства, которые делают вещь тем, что она есть, но также и определенную пространственно-временную траекторию ассоциаций. Власть наличествовать – это свойство всего, и одушевленного и неодушевленного, но вещи неодушевленные не могут проявлять инициативу в использовании своих возможностей. Они действительно «имеют значение», как настаивает Латур, но сами не «действуют», поскольку должны приводиться в действие физическими силами или одушевленными существами. Разумеется, в наше время существуют вещи очень сложные – такие, как компьютеры и роботы. Возможно, когда-нибудь они обретут самостоятельность и начнут переделывать мир под себя. Но сегодня они пока еще наши инструменты. «Власть к» и «власть над» могут реализовывать лишь живые существа, хотя ни то ни другое не было бы возможно, если бы не специфическое присутствие вещей. Смысл в том, что вещь – это то, что она есть, даже если о ней можно сказать, что она представляет, демонстрирует или воспроизводит что-то другое.