Город пытается возместить затраты на реновацию жилья путем привлечения частных инвестиций. Таким образом, чтобы застройщик имел в своем распоряжении достаточно квартир для продажи, нужно построить гораздо больше жилья, чем необходимо для жильцов расселяемых хрущевок. По оценкам города, переселяемым людям – примерно миллиону человек – потребуется 17-18 млн м² жилья; еще 15 млн м² будет построено на продажу, чтобы окупить проект. Данная оценка представляется заниженной. Попросту не получается, чтобы застройщики построили 32-33 млн м², продали по рыночным ценам чуть меньше половины и получили прибыль. Если рыночные цены настолько высоки, то застройщики, не участвующие в программе реновации, получают гигантскую прибыль, то есть более половины цены реализации. Или же город предложит застройщикам, причастным к реновации, значительные субсидии [Argenbright 2018].

Важен вопрос и о покупателях этой новой недвижимости. Откуда они возьмутся? Если мы примем сомнительную оценку города, 15 млн м² жилых площадей – и на продажу будет выставлен объем жилых площадей, равный тому, что предназначен для переселенцев из хрущевок, – то эти квартиры обеспечат жильем 800-900 тыс. человек. По мнению некоторых экспертов, эта оценка чрезвычайно занижена. Например, в 2017 году Г. И. Ревзин из Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» предсказал, что реновация приведет к увеличению населения Москвы на 4 000 000 человек. Собянин назвал этот прогноз «бредом» и предложил свою оценку: 500 000 новых жителей [Полетаев и др. 2018]. Позднее в том же году Союз московских архитекторов предположил, что в результате реновации в столице появится 3 000 000 новых жителей [Московские архитекторы 2017]. В феврале 2018 года Собянин отреагировал на другой прогноз – прирост населения на 1 500 000 человек, назвав его «полной ерундой» и заявив, что он не ожидает «вообще никакого увеличения» [Полетаев и др. 2018]. Кажется маловероятным, что новое жилье купят 1 000 000 или более москвичей, но, если они это сделают, куда денутся тысячи домов, которые они освободят?

Можно заподозрить, что на самом деле не коммерческое жилье является способом оплаты реновации, а, напротив, реновация была способом получения согласия общественности на масштабную программу редевелопмента [Воронов 2019]. Теперь, когда реновация, получившая более привлекательное название «Комплексное развитие территорий» (КРТ), стала национальной программой, эта версия представляется вполне правдоподобной. Если эту программу будут активно проводить в жизнь, что весьма вероятно, поскольку она является главным драйвером путинского национального проекта «Жилье и городская среда», КРТ принесет с собой еще более кардинальные преобразования, чем московская реновация: ведь оно не ограничивается хрущевками или ветхими зданиями [Велесевич 2020]. Чтобы освободить место для «комплексного развития», с лица земли могут быть стерты целые районы. Этот радикальный подход был не единственной альтернативой: например, одна петербургская архитектурная фирма выдвинула стратегию, предполагающую реконструкцию существующих сооружений и гораздо более избирательную застройку [Голубева и др. 2019]. Но такой подход обязательно должен будет в гораздо большей степени учитывать локальные особенности, включая, вероятно, местное общественное мнение.

Для полной реализации КРТ по всей стране существуют базовые ограничения. Экономика в целом стагнирует, а располагаемые личные доходы населения не растут уже восемь лет. По состоянию на 1 января 2021 года россияне в среднем тратили 11,7% своего дохода на выплаты по кредитам, установив, таким образом, новый рекорд [Кошкина 2021]. Как люди будут платить рыночную цену за миллионы новых квартир, которые предстоит продать, чтобы покрыть расходы на переселение жильцов снесенных домов? И опять же, откуда возьмутся эти покупатели жилья? Население России не растет; смертность превышала рождаемость практически ежегодно, а не только в «коронавирусном» 2020 году. Не прибудут новые покупатели и из-за рубежа. Как государственная политика, так и общественное мнение, включая Навального, выступают против увеличения притока мигрантов. Наконец, в России нет избытка сельского населения, за исключением Северо-Кавказского региона, жители которого в российских городах едва ли желаннее иностранцев.

Если финансирование КРТ должно зависеть от коммерческой недвижимости, ее покупатели прибудут из российских городов. Можно представить себе, что активные, состоятельные люди будут подниматься по городской иерархии, переселяясь в более крупные города, где благодаря КРТ создано качественное жилье и комфортабельные жилые районы. Но как быть с городами, находящимися внизу иерархии? До тех пор, пока КРТ полагается на частные инвестиции и коммерческое жилье, многие городские поселения, вероятно большинство, будут малоперспективными. В частности, что станет с моногородами? В этом отношении на помощь приходит путинский популизм, поскольку он предлагает программы поддержки моногородов, позволяющие его жителям оставаться на родине [Латухина 2020]. Государство не сможет финансировать КРТ по всей стране – разве только цены на нефть достигнут рекордного уровня и продержатся на нем много лет. Необходимо где-то брать приобретателей квартир, а это означает, что какие-то населенные пункты неизбежно опустеют. Данная проблема представляется неразрешимой, если только Кремль не наколдует новых покупателей жилья.

Однако в некоторых больших городах местные чиновники и застройщики найдут КРТ очень выгодным. Как объяснил недавно генеральный директор крупной екатеринбургской строительной фирмы, главное препятствие – это собственники квартир. «Нежелание одного собственника идти на контакт или его стремление запросить за свою собственность сумму, в разы превышающую рыночную, размывает сроки реализации проекта, вынуждает девелопера обращаться в суды, а иногда становится причиной для корректировки проекта и исключения из него территории, собственник которой не идет на контакт» [Луткова 2020].

КРТ исключает возможность того, что один или несколько собственников жилья могут задержать реализацию проекта, как было во время московской реновации. Кроме того, закон о КРТ требует, чтобы две трети жителей здания согласились на переселение до того, как здание, возможно, запланируют к сносу [Велесевич 2020]. В настоящее время группы собственников могут самоорганизовываться и оказывать давление на местную власть, чтобы изменять проекты застройки, например сокращать этажность здания. Однако новая программа федерального правительства может уменьшить такую возможность. В 2020 году был введен в действие новый механизм – Соглашение о защите и поощрении капиталовложений (СЗПК). Крупный застройщик может заключать СЗПК с федеральными властями, если последние сочтут его проект достойным. Помимо этого, СЗПК защищает строителей от изменения условий сделки местными органами власти и гарантирует частичное или полное возмещение затрат на инфраструктуру [Объем 2020; Галиева 2021]. В то время как КРТ делегирует значительные полномочия городским властям, СЗПК возвращает местную застройку в ведение центра.

КРТ может спровоцировать противодействие во многих местах. Местные чиновники за пределами столицы вряд ли будут соблюдать правила привлечения общественности строже, чем московская бюрократия. «Мусорный кризис» и другие события показали, что общероссийская «культура протеста» существует: когда граждане чувствуют себя несправедливо ущемленными, а официальные каналы оказываются бесполезными, люди точно знают, что делать – не только в крупных городах, но и по всей стране. Примеров этого на сайте «7 х 7. Горизонтальная Россия» предостаточно (https://7x7-journal.ru).

Но в конечном счете, какое значение имеет наличие «культуры протеста»? Означает ли оно, что гражданское общество в том виде, как оно понимается западной политической теорией, в России уже сформировалось? Является ли оно предвестником смены режима? Или социальные протесты следует считать частью путинизма? То есть протесты, возможно, выполняют функцию дымовых пожарных извещателей, будучи институтом, который способствует самовос-производству режима, указывая ему варианты технократических реформ, предупреждающих более радикальные изменения.

В настоящее время неясно, какое из этих альтернативных описаний точнее соответствует действительности. Однако представления о важности социальных протестов для воспроизводства авторитаризма, кажется, хорошо приложимы к китайской действительности.

Си Чэнь назвал это явление «полемическим авторитаризмом»:

Подобным образом и К. Хёрлин пишет о «восприимчивом авторитаризме», имея в виду

В России социальные протесты происходят ежедневно. По сути, в Москве протесты есть всегда: российское информационное агентство «FederalCity» каждую пятницу публикует «Карту протестной активности». За неделю 19-25 марта 2021 года оно насчитало в Большой Москве 13 выступлений [Карта 2021]. «Мусорные протесты» распространились по всей стране. Но на данный момент главный результат, несмотря на отдельные победы, по-видимому, состоит в том, что теперь власти более умело избегают протестов: они препятствуют участию граждан и манипулируют общественным мнением или, в случае необходимости, идут на определенные уступки. С другой стороны, судя по некоторым признакам, «технократы» вроде Собянина и Абрамченко склоняются к тому, чтобы расширять диалог с пострадавшими группами, иногда с включением общественности, прежде чем будут приняты политические меры. Они могут «приоткрывать дверь», чтобы усилить свою способность манипулировать общественностью, но последняя, как и в случае с публичными слушаниями, должна пользоваться этими послаблениями. Диалог по самой своей природе не может полностью контролироваться одним из его участников.

Выражение Дж. Скотта «видение государства» по праву стало знаменитым. Существенной частью этой концепции является идея о том, что государство может не увидеть возможных негативных последствий из-за неоправданной уверенности в себе. Такое государство видит скорее не реальный мир, а отражение собственных желаний и страхов. Лужковская градостроительная программа осуществлялась так, будто люди не имели никакого значения. Проект «Новая Москва» был предпринят с полнейшим пренебрежением к мнению экспертов, рыночным силам и бюджетным ограничениям. Единственным решением «мусорного кризиса», которое пришло на ум руководству, было создание «универсальной» национальной программы под непосредственным контролем Кремля. Столичная реновация, какими бы проблемами она ни сопровождалась, может в той или иной степени достичь результатов, поскольку активные, относительно состоятельные люди стремятся переехать в Москву. Но в целом по России расселение хрущевок – игра на выбывание: выигрыш одного города означает поражение другого. Общенациональная программа, зависящая от привлечения покупателей жилья во все города, обречена на провал.

У меня нет хрустального шара. Но я предполагаю, что, приняв решение управлять социальными протестами, вместо того чтобы привлекать общество к сотрудничеству, режим из-за собственного высокомерия по-прежнему будет не видеть и не преуспеет. Самонадеянное «Мы сами знаем, как вам лучше» без доказательств и поддержки населения приводит к программным сбоям. «Мусорная реформа» за два с лишним года практически не дала результатов. КРТ в его нынешнем виде как общенациональная программа не сможет показать свою эффективность. Эти две крупные программы лишь компоненты гораздо более масштабных национальных проектов, развернутых лично Путиным с целью преобразования России. Вполне возможно, что, если эти нацпроекты не помогут Кремлю выполнить свои обещания, участники социальных протестов сделают вывод: «Они не знают, как нам лучше» – и возьмут дело в свои руки.