реконструкции. Было сочтено, что стабильные районы «вместе с зелеными территориями составляют не более 20%» территории города. Главный архитектор города Москвы Кузьмин заявил: «Конечно, чем цивилизованнее город, тем больше в нем зон стабильности. Москва, к сожалению, в этом плане не цивилизованный город» [Петренко 20086].

Публичные слушания должны были начаться в сентябре. Экспозиции с информацией по генплану были организованы в 125 столичных управах. Районы проводили слушания на протяжении двух месяцев. По официальным подсчетам, в них приняли участие 160 000 человек, поступило 70 000 вопросов и замечаний [Antonova 2009].

На самом деле участников слушаний было гораздо больше: многие не успели зарегистрироваться [Петренко 2009а]. Поступали жалобы на точечную застройку, продолжающуюся вопреки запрету Лужкова [Воронов 2009]. Некоторые сетовали, что на слушаниях были представлены материалы, понятные только профессиональным архитекторам и проектировщикам, но не обычным людям. Кое-кто возмущался, что экспозиции и слушания проходили во время дачного сезона, когда многих москвичей не было в городе. Были и жалобы на формальность мероприятия: «Нас используют как мебель» [Петренко 2009а].

Когда в конце сентября публичные слушания подошли к концу, Лужков высказался по поводу плана и процесса его обсуждения, признав, что план нуждается в проработке, но «в целом» одобрив его. Мэр потребовал вывести за городскую черту все оставшиеся оптовые рынки, служившие источником конфликтов, поскольку на них преобладали иностранцы, и запретить высотное строительство в историческом центре. Противники Лужкова утверждали, что он занимается демагогией накануне городских выборов, а некоторые даже требовали привлечь его к уголовной ответственности [Воронов 2009]. Однако общественное мнение явно оказало некоторое влияние на градостроительную деятельность. В декабре Комиссия Мосгордумы по перспективному развитию и градостроительству утвердила 168 поправок к генплану [Буранов 2010], среди которых фигурировали явные уступки местным активистам. Например, было отменено строительство двух огромных мусоросжигательных заводов, расширены «зоны стабилизации» в центре – в частности, запрещено надземное строительство в районе Пушкинской площади [Буранов 2009].

Как воспринимать процесс принятия генплана? Московский журналист дал ему такую оценку: «Генплан развития Москвы до 2025 года стал самым объемным, самым наглядным и, пожалуй, самым скандальным за всю историю столицы. В ходе обсуждений его называли профанацией, похоронами Москвы, перечнем обещаний инвесторам, крупномасштабной имитацией и градостроительным преступлением» [Москвичи 20106].

Город подавал процесс подготовки плана в более позитивном ключе. Москомархитектура утверждала, что генплан одобрили 75% москвичей [Буранов 2009]. Но это была недостоверная оценка. В сентябре ВЦИОМ провел соответствующий опрос. С генпланом оказались знакомы 17% респондентов. В его обсуждении принял участие 1%. Ничего не знали о существовании генплана 42% – впервые они услышали о нем от интервьюеров. Тем не менее о поддержке положений плана заявили 67-68%, из которых многие, по их же собственным словам, ничего о нем не знали. 13% считали, что им не предоставили возможность участвовать в обсуждении, так что жалоба на проведение публичных слушаний в дачный сезон, вероятно, некоторым образом была оправданной. 71% опрошенных заявили, что не участвовали в обсуждении, поскольку не имели такого желания [Генеральный 2009].

Данные ВЦИОМ об участии в обсуждении 1% горожан несколько ниже, чем данные города – 160 000 человек. Но даже если последняя цифра верна, следует ли считать ее хорошей явкой, как подразумевают власти? То, что процесс обсуждения получился скандальным, а к некоторым людям отнеслись «как к мебели», свидетельствует о разочаровании многих участников. И все-таки представляется, что кое в чем произошли реальные сдвиги: гарантированная безопасность Пушкинской площади и отмена строительства двух огромных мусоросжигательных заводов отнюдь не скромные достижения. Во всяком случае, общественность уже могла на чем-то настоять. После этого городу было бы очень трудно вернуться к прежним, непрозрачным методам управления. Публичные слушания сулили потенциальную возможность в будущем повысить участие общественности в решении городских вопросов.

Публичные слушания не панацея. На Западе многие представители градостроительной отрасли сетуют на недостаточную заинтересованность населения или на поверхностность этой заинтересованности, несмотря на существование публичных слушаний, семинаров и других форм взаимодействия. Нет единодушного мнения о том, какие методы в отношении участия общественности в планировании «работают», а какие нет [Web-ler, Tuler, Krueger 2001]. Многие согласятся со следующей критикой: «Местные публичные слушания в Соединенных Штатах, как правило, посещают только ярые поборники и противники проекта, затрагивающего лично их, – случайная группа лиц, объединенных одним интересом, и горстка косных наблюдателей от городского совета или комиссии» [Innes, Booher 2000: 2].

Однако в московском контексте этот шаг навстречу общественности представляет собой знаковое изменение, беспрецедентное в российской истории. «Гражданское общество» – модная нынче тема в российских политических кругах, но предполагается, что оно должно создаваться и развиваться государством. А. Н. Домрин высказывает оправданный пессимизм: «Чем больше политики говорят о “гражданском обществе”, тем менее содержательным становится это понятие» [Domrin 2003:194]. Лужков, однако, был вынужден конструктивно взаимодействовать с гражданами, самоорганизовавшимися в борьбе за права на город, а не с каким-то фиктивным «гражданским обществом» его же собственного производства. С. Грин считает, что с точки зрения теории социальных движений по сути именно этот процесс и должен происходить, если гражданское общество укореняется: «…“Общественное благо”, лежащее в основе идеи гражданского общества, порождается цикличным процессом действия и взаимодействия между государством (представленным правящей элитой и / или более консолидированными институтами власти) и обществом (представленным гражданскими инициативами)» [Greene 2014: 18].