Гриша поднял руку и комментатором начал сообщать:

– Байчурин Олег Васильевич. Лесничий, друг Глотова. Он откуда-то из Сибири приехал. Военный, вроде. Тут его отец жил лет пять-шесть, в доме глухого Митьки. Старик такой, – Гриша покрутил у виска, – странноватый был. В лес с секирой ходил, пока не парализовало. Я его внучку помню, Злату. Боевая девчонка – жесть. Целый природоохранный отряд сколотила. Кормушки вешали, в парке убирались. Бродяжек четверолапых пристраивали. Злата развешивала на столбах знаки по борьбе с мусором. Я тоже хотел в лес идти, разгребать ту свалку в ложбине. Но потом трагедия… До сих пор в шоке.

Витя упрямился:

– Если Байчурина не звать, хуже не будет.

– Будет! – вдруг закричала Аня, и Витя смолк испуганно, а Гриша оцепенел. – Ты даже не представляешь последствия!

От крика рана кровоточила, руки задрожали.

– Память повредилась. Я сегодня пыталась вспомнить, – растерянно объясняла Аня. – Мне купили шкатулку?

– Ш-шкатулку? – Витя запинался. – Ту резную? С музыкой, да?

– Да. На ярмарке. Точно, на ярмарке. – Аня достала из кармана новую салфетку и приложила к щеке. – Я помню, что на ярмарке. Я всегда помнила. Когда мне плохо, знаешь, я ухожу в комнату: вымышленную, безопасную. По совету психолога. Там лето, желтые стены, тюль в крапинку. А на белом столике всегда лежит шкатулка. Мелодия успокаивающая, что-то струнное, кроткое. А сегодня ночью, я пришла в эту комнату, а там бардак. Все разбросано, испачкано сажей. И шкатулки нет. И я не помню даже ее внешний вид. Не помню внешность дедушки, что за мебель в квартире, зачем мне вчера звонила мама.

– Она бордовая, кажется. Шкатулка. С инкрустацией.

Витя и Гриша начали выдумывать подробности, пытались шутить, юмором сдвинуть с мертвой точки взгляд Ани. Она тряхнула головой, отвернулась к окну, признавая:

– Обратно уже нет пути. Мы окрикнули зверя.