Больше всего мне хотелось найти Дэррила и Энджи, но их нигде не было видно. Народу скопилось очень много, и свободно разгуливать нам не разрешали. Сотрудники полиции штата, перевозившие нас, держались вежливо, но все равно это были копы в бронежилетах и при оружии. Мне то и дело казалось, что я вижу в толпе Дэррила, но всякий раз это оказывался кто-то другой с таким же потухшим взглядом и затравленным видом, какой был у моего друга в камере. Здесь многие сломались от жестокого обращения.

В здании суда всю нашу скованную группу провели в комнату для допросов. С нами побеседовала женщина-адвокат из Американского союза гражданских свобод, она выслушала каждого и задала несколько вопросов. Дойдя до меня, она улыбнулась и назвала меня по имени, потом провела нас в зал заседаний и выстроила перед судьей. Он был одет в настоящую мантию и, казалось, пребывал в хорошем настроении.

Как я понял, решение принималось очень просто: те, у кого есть родственники, готовые внести залог, будут отпущены домой, а остальные отправятся обратно в тюрьму. Адвокатша из АСГС заступалась за каждого подсудимого, уговаривала судью подождать еще несколько часов, пока родственники прибудут в суд. Судья относился к этим просьбам с пониманием, но, когда до меня дошло, что многие из этих людей находились в тюрьме уже несколько месяцев, с того дня как прогремели взрывы, в полной изоляции, ежедневно подвергаясь допросам и пыткам, в то время как близкие считали их погибшими, – мне захотелось своими руками разорвать на них цепи и отпустить на все четыре стороны.

Когда дошел черед до меня, судья окинул меня взглядом и снял очки. Вид у него был усталый. У адвокатши из АСГС тоже. И у судебных приставов. Когда пристав объявил мое имя, в рядах публики за моей спиной неожиданно вспыхнула оживленная беседа. Судья, не сводя с меня глаз, ударил молоточком по столу. Потом устало потер глаза.

– Мистер Яллоу, – заговорил он, – обвинение утверждает, что вы представляете угрозу для авиаперелетов. Мне кажется, их подозрения небеспочвенны. В любом случае за вами числится немало, так сказать, подвигов, больше, чем за остальными присутствующими здесь. Я бы предпочел оставить вас под стражей до окончания следствия вне зависимости от суммы залога, который готовы внести ваши родители.

Адвокатша хотела что-то сказать, но судья взглядом велел ей замолчать. И опять потер глаза.

– У вас есть что ответить в свое оправдание?

– У меня была возможность убежать и скрыться, – заговорил я. – На прошлой неделе. Одна знакомая предложила мне уехать из города, сменить имя и документы, начать новую жизнь. Вместо этого я украл у нее телефон, выбрался из грузовика и смылся. В памяти ее телефона была разоблачающая улика, фотография моего друга Дэррила Гловера. Я передал мобильник журналистке, а сам спрятался в городе.

– Вы украли телефон?

– Я решил, что не имею права бежать и прятаться от правосудия. Свобода ничего не стоит, если меня разыскивают как преступника, а город находится во власти ДВБ и мои друзья томятся в секретной тюрьме. Свобода моей страны гораздо важнее, чем моя личная свобода.

– Вы украли телефон?

Я кивнул.

– Да. Но непременно верну, если сумею разыскать ту девушку.

– Что ж, благодарю вас за прочувствованную речь, мистер Яллоу. Вы превосходно умеете говорить. – Он бросил сердитый взгляд на обвинителя. – Многие, пожалуй, назвали бы вас храбрецом. Сегодня в утренних новостях была показана видеозапись с вашим участием. Она неопровержимо свидетельствует, что у вас имелись веские причины скрываться от властей. На основании этой записи и вашего эмоционального выступления я разрешаю вам выйти под залог, однако прошу добавить к иску обвинение в краже телефона. И соответственно, увеличиваю сумму залога на пятьдесят тысяч долларов.

Он опять стукнул молотком, и адвокатша стиснула мне руку.

Судья снова окинул меня взглядом и поправил очки. На черной мантии обильно белела перхоть. Когда очки коснулись жестких кудрявых волос, на плечи просыпалось еще немного.

– Можете идти, молодой человек. И впредь держитесь подальше от неприятностей.

Я развернулся к выходу, и вдруг кто-то налетел на меня и чуть не сбил с ног. Оказалось, папа! Он стиснул меня в объятиях так крепко, что косточки хрустнули и ноги оторвались от земли. Мне сразу вспомнилось, как он обнимал меня в детстве – сначала стремительно вертел «самолетиком», отчего восторженно замирало сердце и кружилась голова, потом подбрасывал высоко в воздух, ловил и прижимал к себе вот так же, как сейчас, больно стискивая в объятиях.

Из его хватки меня извлекли другие руки, более мягкие. Мама. Сначала она отстранила меня на вытянутую руку и молча всмотрелась в лицо, будто что-то выискивая. По ее лицу струились слезы. Она улыбнулась, но тут же всхлипнула и тоже обняла меня, а папа обвил руками нас обоих.

Когда меня наконец выпустили, я только и смог выдавить: