– Что с Дэррилом?

– Он в больнице. Я виделся с его отцом.

– Когда можно будет поехать к нему?

– Хоть сейчас. – Папа помрачнел. – Только… – Он запнулся. – Врачи говорят, все будет хорошо, – добавил он сдавленным голосом.

– А Энджи?

– Мама забрала ее домой. Она хотела дождаться тебя здесь, но…

Я все понял. Сейчас я вообще исполнился понимания того, что чувствуют люди, столько времени просидевшие взаперти, и их несчастные родственники. Зал суда наполнился радостными вздохами, всхлипами, слезами, и никакие приставы не могли этому помешать.

– Поехали к Дэррилу, – сказал я. – И… можно мне позвонить с твоего телефона?

По дороге в городскую больницу, где держали Дэррила, – это было недалеко, на той же улице, – я позвонил Энджи и договорился встретиться после обеда. Она отвечала торопливым шепотом. Мама еще не решила, наказывать дочку или нет, и Энджи не хотела испытывать судьбу.

В коридоре возле палаты Дэррила дежурили два копа из полиции штата. Они еле сдерживали толпу репортеров, которые вставали на цыпочки, пытаясь что-нибудь разглядеть или сфотографировать за широкими спинами стражей порядка. При нашем появлении ослепительно замигали вспышки, и я встряхнул головой, восстанавливая зрение. Родители захватили мне чистую одежду, и я переоделся на заднем сиденье машины, а в туалете здания суда кое-как умылся и причесался, однако все равно не мог избавиться от неприятного ощущения грязного тела.

Кто-то из репортеров окликнул меня по имени. А как же, я ведь нынче стал знаменитостью. Полицейские тоже с любопытством покосились на меня – то ли узнали в лицо, то ли уже слышали мое имя.

У дверей палаты нас встретил отец Дэррила. Он был одет в гражданское – джинсы и свитер, в каких я привык его видеть, однако приколол на грудь орденские планки.

– Дэррил спит, – сказал он тихим шепотом, чтобы не услышали репортеры. – Недавно проснулся ненадолго и сразу начал плакать, не мог остановиться. Ему что-то дали, и он опять уснул.

Он провел нас к Дэррилу. Мой друг, умытый и причесанный, спал с разинутым ртом. В уголках рта скопилась какая-то белая дрянь. Палата была на двоих, и другую кровать занимал араб лет сорока. Я его узнал – мы были скованы в одной связке по дороге с Острова Сокровищ. Мы неловко помахали друг другу в знак приветствия.

Я повернулся к Дэррилу и взял его за руку. Ногти были обгрызены до мяса. Он с детства грыз ногти, но в старших классах оставил эту привычку. Должно быть, на него повлияла Ванесса – описала в ярких красках, как противно он выглядит с пальцем во рту.

За спиной раздался шорох – это папа с мамой и мистер Гловер отступили на шаг и задернули занавески, оставив нас вдвоем. Я опустил голову на подушку рядом с Дэррилом. У него на лице пробивалась чахлая растительность, напомнившая мне бороденку Зеба.

– Привет, Дэр, – шепнул я. – Все будет хорошо. Ты выкарабкаешься.

Он всхрапнул. У меня чуть не вырвалось: «Я люблю тебя», но до сих пор я всего один раз говорил эти слова не родному человеку, и уж совсем нелепо они прозвучали бы в адрес парня. В итоге я ограничился тем, что еще раз пожал ему руку. Бедный Дэррил.