В тот день Эриху все же удалось договориться о встрече с одним из профсоюзных деятелей на заводах Сименса. Он вышел из пансиона рано утром, сел в трамвай, шедший прямо к заводской проходной, и у рабочих, лица которых показались ему симпатичными, попросил показать профсоюзных активистов. Возможно, это был рискованный шаг, но Эрих был не тот человек, который, прежде чем вернуться домой, не испробовал бы все возможности. И если бы кто-нибудь стал его упрекать за неосмотрительность, он бы ответил: если ты такой умник, расскажи, как без гроша в кармане, питаясь одними идеалами, найти во Франкфурте-на-Майне человека, который хотел бы объединения Германии…

Рабочего, с которым он договорился о встрече, звали Генрих Никельс. Он был их ровесником, и это должно было облегчить взаимопонимание, если бы его удалось добиться. Судя по тому, что говорили о нем, он пользовался авторитетом не только на заводе, но и в городском совете профсоюзов. Никельс оказался плотным человеком со светлыми волнистыми волосами и добродушным лицом. Вначале он, правда, тоже, как тот тип в затхлой квартире, с удивлением спросил:

— Что-о-о, из восточной зоны? — Но потом все же согласился. — Ладно, давай встретимся. Только не где-нибудь в центре, приезжай сюда, в Грисхейм, в нашу рабочую пивную. Я вас приглашаю.

На следующий день посланцы Востока явились на встречу. Никельс действительно без конца заказывал выпивку: шнапс, пиво. Эрих и Ахим даже стали толкать друг дружку под столом, во-первых, потому, что не могли выдержать такого темпа, а во-вторых, неприятно было чувствовать себя нахлебниками. Они помялись, но потом, как по команде, вытащили свои тощие бумажники.

— Бросьте, — запротестовал Никельс. — Для меня это пустяк, я хорошо зарабатываю. Меня всегда выбирают. И ваши запрещенные коммунисты, и правые, которых, между нами, я терпеть не могу. У меня, знаете, тесть тоже был красный, сидел при нацистах. Сильно пострадал, калекой стал. Ну и что он в результате имеет? Прикован к инвалидному креслу и даже телевизора не может себе купить — пенсия-то крошечная.

Весь вечер Ахим пытался перевести разговор на интересовавшую их тему, ведь они встретились с профсоюзным деятелем для того, чтобы обсудить проблему возможного объединения Германии.

— Наше правительство, — говорил Ахим, — выступило с конкретными предложениями. Что ты думаешь о конфедерации, может быть, этот путь приведет к единству?

— Конфедерация? Постойте-ка, я должен подумать. Как между Баварией и другими землями? Нет, ребята, об этом я ничего не слыхал. В наших газетах ничего не было. А может, это очередная пропагандистская утка? И вообще, что я могу, рядовой рабочий у Сименса?

— Главное, чтобы была инициатива снизу.

— Что это значит — «снизу»? Ох уж эти русские словечки.

— Да нет же, Генрих! — Эрих положил ладонь на руку Никельса и заговорил таким проникновенным тоном, будто объяснял что-то своему младшему брату Бернду. — Твои действия, действия твоих коллег — это и значит инициатива снизу. Весь рабочий класс должен подняться.

— Понимаю, понимаю. Ты радикал, коммунист, как мой тесть. Значит, опять классовая борьба? Да ведь это же прошлогодний снег. Старые времена. Теперь глупо говорить об эксплуатации. Мы боремся за конкретные вещи, например за повышение страховки по болезни. Конечно, если правительство начнет наши права ущемлять, будет забастовка. Я первый выйду на улицу.

— А единство Германии? Тебя эта проблема совершенно не волнует?

— Да нет же, ребята, это не так. Я бы охотно к вам съездил, хотя бы потому, что вы оба мне симпатичны. Хотелось бы поглядеть, как вы там, в вашем Айзенштадте — не знаю, кстати, где он находится, — живете. Последнее время с Востока все время какой-то шум доносится. То в Польше восстание, то в Венгрии. У вас, в восточной зоне, говорят, еще продуктовые карточки не отменены. Масло, мясо, колбаса, картошка — все ограничено…

— Ну конечно, — Эрих уже не сдерживал гнева, — и за каждым стоит надсмотрщик с пистолетом и следит, чтобы мы работали как следует.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Никельс. — Брось заливать. Вы, видно, хитрые ребята. Может, вас специально подослали? Но мне плевать, с меня взятки гладки. Меня всегда выбирают. Увидите, в один прекрасный день я буду на самом верху.

После десятой кружки пива он уже явно стал заговариваться. Ахим все думал о том, как зацепить этого Никельса, ведь у него все же хватило смелости встретиться с ними, провести целый вечер, и он не боится неприятностей, хотя Ахим заметил, что посетители кабачка поглядывают на них внимательно и с неприязнью. Нет, это не была, как уверял их Никельс, рабочая пивная — столики прятались в нишах, да и привычной для таких заведений стойки они не заметили.

Разговор перешел на цены, они стали сравнивать, сколько стоит килограмм сала или пара обуви, сравнивали квартплату, подсчитывали, сколько денег ежемесячно уходит на хозяйство, сколько надо откладывать, чтобы скопить на холодильник, на телевизор или даже на машину. Наконец все это им надоело, к Эрих положил конец разговору.

— Ладно, приятного тебе аппетита, Генрих. Ешь и пей до отвала, смотри по вечерам в ящик, а не в будущее. До поры до времени…

— Что ты сказал?