Ахим признался, что до сих пор ему не приходило в голову взглянуть под таким углом зрения. Да и Эрих Хёльсфарт, как ему кажется, не задумывался над этим.
Какой удивительный человек этот Маттиас, подумал Ахим. Его всегда поражала железная логика, которой отличался старший друг. По-настоящему партийный журналист всегда сумеет разглядеть в сегодняшнем и повседневном ростки нового, завтрашнего и поможет им быстрее прорасти. Теоретически Ахим давно это понимал, а вот на практике… Почему он сам не увидел, не понял сути предложения Эриха? Ведь это он, Ахим, должен был тогда выступить в поддержку своего друга.
— Сейчас очень важно, — глаза Мюнца оживленно поблескивали за стеклами очков, — чтобы мы в наших газетах всячески поддерживали таких людей, как Хёльсфарт.
— Значит, надо писать, — сделал вывод Штейнхауэр. — Пропагандировать новый метод и организовать обмен опытом между бригадами.
— Совершенно с тобой согласен. Давай действуй. И шли нам статьи.
Это произошло незадолго до рождества, когда на комбинате уже царило предпраздничное настроение. Новость распространилась очень быстро, и главным образом благодаря письму доктора де ла Мотте, посланному на имя директора Дипольда тотчас по возвращении в Дуйсбург. Случившееся было для всех полной неожиданностью. Де ла Мотте писал о том, что он очень огорчен: ведь теперь на комбинате все, вероятно, полагают, что их маленькая делегация из Западной Германии отплатила за гостеприимство самой черной неблагодарностью. Сам он считает этот случай просто вопиющим. И если бы он мог подозревать что-либо заранее, он, несомненно, не скрыл бы своих подозрений от весьма им уважаемого господина директора Дипольда.
А произошло вот что: инженер Дортас покинул республику. Тотчас после визита гостей с Рейна он взял очередной отпуск. На комбинате все были уверены в том, что он проводит его со своей семьей в доме отдыха в Тюрингии. Но Дортас, хоть и взял путевки, в дом отдыха не поехал. Вместо этого он сел в поезд и прямым ходом направился в Западный Берлин.
Эрих никогда не верил в бога — его родители, убежденные социал-демократы, для которых существовал лишь один кумир — Бебель, воспитывали сына в атеистическом духе. Поэтому и рождество не вызывало в нем никаких особенных чувств — он любил этот праздник за то, что можно отдохнуть от работы, выпить хорошего вина, вкусно поесть — Халька была прекрасной кулинаркой и знала рецепты приготовления многих литовских блюд. Скажем, традиционного рождественского гуся она начиняла не яблоками, а луком и маринованными вишнями. Они с Берндом ели да похваливали.
Однако на сей раз мирный семейный праздник был испорчен.
У многих на комбинате побег инженера вызвал просто шок. С Гербертом Бухнером теперь разговаривать и вовсе стало невозможно. Встретив Эриха Хёльсфарта, он накинулся на него:
— Кому теперь вообще можно доверять? Мне? Тебе? Ведь Дортас был моим начальником, столько лет бок о бок проработали, все его задания я первым долгом выполнял. А теперь что? Сколько он в своей голове унес — это же не восполнишь. А ты все со своей мурой пристаешь! — Бухнер махнул рукой, повернулся и пошел прочь. Плечи его дрожали, и Эриху даже показалось, что этот сильный и грубый человек вот-вот расплачется.
Нет, в этот раз на рождество покоя в душе не было. Бернд и Халька намертво приклеились к голубому экрану: брат смотрел спортивные передачи, а Халька — развлекательные фильмы, уже сожгли все свечи — последнее напоминание о старых рождественских традициях. Эрих устроился в комнате брата и разложил на столе записи — хотел подсчитать простои. Так он просидел несколько часов, и постепенно кое-что стало проясняться. Прежде всего обнаружились скрытые резервы.
Спать они легли уже за полночь. Халька в последнее время пополнела, округлилась, и это нравилось Эриху — что хорошего, когда у женщины кожа да кости…
— Надо нам наконец ребенка родить, — сказал он.
— Ты с ума сошел? Мне только двадцать, успеем еще.
— А ты посмотри, какая чудесная малышка у Ахима с Ульрикой.
— Не хочу я сейчас на себя такую обузу взваливать. Я тебе давно хотела сказать: мне на фабрике предложили пойти после Нового года на курсы повышения квалификации.
Эрих отвернулся. Рождество было вконец испорчено.
И у Ахима праздник не удался. По вине Ульрики. А может быть, и его матери.
С малюткой в коляске они на поезде добрались до Граубрюккена, а оттуда пешком под дождем и снегом шли до Лерхеншлага. По разбитой дороге, увязая в грязи, то и дело вытаскивая из луж коляску, усталые и замерзшие, они добрались наконец до поселка. В доме у матери Эриха было не слишком тепло. Кафельная печь, правда, пылала, но в старом доме, давно нуждавшемся в ремонте, дуло из всех щелей, холодом тянуло и от рассохшихся оконных рам. Ульрика боялась, что Юлия может простудиться, ведь ей не было и двух месяцев. Она очень не хотела уезжать из дому на рождество, но все-таки уступила просьбам Ахима, которому неудобно было оставлять мать на праздники одну. Кроме того, она все время писала им, что мечтает увидеть внучку. Правда, Ульрика говорила, что мать Ахима и сама могла за эти два месяца к ним выбраться.