Книги
Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта
Но, вместе с тем, как вспоминает выпускник Школы генерал-адъютант И. В. Анненков, в любых проказах и шалостях воспитанники не позволяли себе затрагивать честь и достоинство товарища или наносить ему личное оскорбление. «Мы слишком хорошо понимали, – писал он, – что предметами этими шутить нельзя, и мы не шутили ими… Нельзя не заметить при этом, что школьное перевоспитание, как оно круто ни было, имело свою хорошую сторону в том отношении, что оно формировало из юнкеров дружную семью, где не было места личностям, не подходящим под общее настроение» [15]. Поэтому во время учебы всегда негативно относились к юнкерам, которые держались в стороне от друзей. Не любили также и тех, кто передавал своим родителям или родственникам сведения обо всем происходящем в их среде, или жаловался начальству.
Лермонтов никогда не делал для себя исключений, о чем свидетельствует и такой факт, который приводит в его биографии Висковатов. Его бабушка приказала своему дворовому приносить внуку в Школу различные сладости, чем очень рассердила будущего великого поэта, которому совсем не хотелось быть в глазах своих однокашников изнеженным барчуком. Но она все равно продолжала опекать внука, и, когда Лермонтов заболел во время лагерных сборов, то Елизавета Алексеевна приехала к его начальнику полковнику А. П. Гельмерсену и попросила отпустить внука домой. Как передает Висковатов, полковник спросил: «Что же вы сделаете, если внук ваш захворает во время войны?» – «А ты думаешь, что я его так и отпущу в военное время?», – ответила бабушка (она всем говорила «ты»). Полковник был озадачен: «Так зачем же он тогда в военной службе?» – «Так это пока мир, батюшка!.. – отрезала бабушка. – А ты что думал?» [14, с. 125].
Практически во всех биографиях Лермонтова рассказывается как он, обладая недюжинной физической силой, вместе со своим сокурсником Е. Карачевским гнул шомпола, за что и попал вместе с ним под арест по приказу начальника Школы генерала Шлиппенбаха. Характерна его реплика, в которой он назвал Лермонтова и Карачевского детьми, что опять же характеризует отеческое, семейное отношение между юнкерами и офицерами, господствовавшее в Школе. Молодые люди, хотя и считались на действительной военной службе, но все-таки пользовались определенными привилегиями и относительно большой свободой.
Быт юнкеров того времени наглядно представляют рисунки А. П. Шан-Гирея, который жил тогда у бабушки поэта. По ее поручению он иногда посещал Лермонтова в Школе, приносил ему конфеты, пироги и другую домашнюю еду и на своих рисунках запечатлел юнкерские будни. Самые известные из них – «Обед юнкеров», «Маршировка юнкеров» и «Перед карцером» – в настоящее время находятся в Лермонтовском зале музея Истории русской литературы (ИРЛИ). Особенно интересен третий из этих рисунков: два юнкера заглядывают в замочную скважину помещения карцера куда посажен их товарищ, наказанный за какую-то проделку. В карцере приходилось сидеть и Лермонтову, возможно, он и находился там, когда его родственник создавал этот рисунок.
Если в зимние месяцы юнкера имели много свободного времени, то летом они под руководством командира Школы генерала Шлиппенбаха участвовали в совместных с другими военно-учебными заведениями лагерных учениях в окрестностях Петербурга. Как утверждается в Памятке, юнкер Н. И. Поливанов, которого Лермонтов знал еще по Московскому университету, нарисовал лагерную палатку и в ней своего товарища. О походной жизни поэт сообщал М. А. Лопухиной: «Представьте себе палатку по 3 аршина в длину и ширину и в 2 1/2 в вышину, в которой живет три человека со всей поклажей и доспехами, как-то: сабли, карабины, кивера и проч, и проч.».
Кроме выездов в летние лагеря осенью производились маневры, в которых также принимали участие воспитанники школы юнкеров. Об этом напоминает рисунок Лермонтова «Эпизод из маневров в Красном Селе» На рисунке изображена холмистая местность с домами и деревьями; на переднем плане – мост, на нем два офицера верхом (один из них – К. А. Шлиппенбах) и солдат.
Как уже отмечалось выше, практически во всех биографиях Лермонтова есть бросающиеся в глаза противоречия по поводу его обучения в юнкерской школе. Так, Висковатов пишет, что умственные интересы юнкеров были не особенно сильны, полагая, вероятно, что изучение дисциплин носило поверхностный характер. Но в то же время он отмечает, что в начале 1834 года в Школе родилась идея издавать рукописный журнал, то есть, тяготение к интеллектуальной работе у воспитанников было налицо. Тогда же было придумано и название журнала – «Школьная заря». Листы с рукописями для него авторы вкладывали в специально отведенный ящик. Выпускник Школы А. М. Меринский вспоминал: «По средам вынимались из ящика статьи и сшивались, составляя довольно толстую тетрадь, которая вечером, в тот же день, при общем сборе всех… громко прочитывалась. При этом смех и шутки не умолкали. Таких номеров журнала набралось несколько… в них много было помещено стихотворений Лермонтова, правда, большей частью, не совсем скромных и не подлежащих печати, как, например, «Уланша», «Праздник в Петергофе» и другие…» [13, с. 171–72].
Он подтверждает таким образом, что поэт в 1833–1834 гг. написал для узкого круга товарищей несколько шутливых произведений, среди которых выделяются три поэмы с «непристойным» для того времени содержанием и наличием нецензурных слов. В каждой поэме было описание реального курьезного случая из юнкерской жизни. В одной из них – «Гошпиталь», юнкер князь Б. (А. И. Барятинский) поспорил на шампанское с юнкером по прозвищу Лафа (Н. И. Поливановым), что он овладеет молодой и красивой служанкой госпиталя. Но в темноте чердака князь, перепутав женщин, вместо молодой служанки набросился на дряхлую седую старуху. Образ князя Б. в данном случае показан в достаточно неприглядном свете. Предположительно, что после сочинения и огласки этой поэмы Барятинский навсегда стал врагом поэта. Справедливости ради надо сказать, что во время учебы и после нее князь отличался склонностью к разгульной жизни, поскольку богатство, красивая внешность и обаяние позволяли ему делать это, как считалось, без особых последствий. Но все-таки эта жизнь помешала Барятинскому успешно сдать экзамены и получить назначение в кавалергарды – он стал офицером менее престижного лейб-гвардии Кирасирского полка.
После появления прославившего Лермонтова стихотворения «Смерть поэта» неприязнь Барятинского к нему еще больше усилилась из-за строк: «А вы, надменные потомки…», поскольку было хорошо известно, что князь был сторонником Дантеса и даже написал ему дружескую записку, когда тот находился под арестом. Продолжая свои кутежи во время офицерской службы в кирасирском полку, он вызвал этим неудовольствие Николая I и был вынужден отправиться на Кавказ, где отличился в боях и сделал блестящую карьеру. Князь получил там чин генерал-фельдмаршала, должность главнокомандующего Отдельным кавказским корпусом и навсегда вошел в русскую историю, приняв капитуляцию имама Шамиля. Но Барятинский не забыл нанесенную ему обиду! Когда через много лет Висковатов обратился к нему за материалами по биографии поэта, то генерал-фельдмаршал назвал Лермонтова самым безнравственным человеком эпохи, посредственным подражателем Байрона и удивлялся, как можно им вообще интересоваться.
Какие странные сентенции и удивительное лицемерие позволяли себе некоторые представители высшей аристократии императорской России! Всем было хорошо известно, что карьера покорителя Кавказа сочеталась со скандальными любовными похождениями, и поэтому, как свидетельствуют современники, у семейных офицеров в ходу было меткое выражение, что их женам нужно больше опасаться Барятинского, чем горцев. Окончательно погубил свою карьеру князь тем, что соблазнил и увез жену своего адъютанта полковника В. А. Давыдова – Екатерину Дмитриевну урожденную княжну Орбелиани [16].
В этой связи необходимо отметить, что к неписаным правилам офицерской чести относилось обязательство никогда не вступать в интимные отношения и не отбивать жен у своих однополчан. Этот поступок для любого офицера являлся непростительным, после которого тот обязан был оставить полк. А генерал-фельдмаршал был высшим офицером и, следовательно, ему тем более не позволялись такого рода «шалости». Дуэль, которая по настоянию французских родственников брошенного мужа (его мать была урожденной герцогиней Анжеликой Габриель де Граммон – пушкинской Аглаей) состоялась между Барятинским и Давыдовым в 1862 году, произвела на современников удручающее и комичное впечатление. Соперники обменялись выстрелами, не причинившие им никакого вреда, но после этого поединка князю было не рекомендовано возвращаться в Россию.
Вероятно, и в Школе он, будучи одним из самых богатых людей России, не особенно стеснял себя не только в такого рода похождениях, но и в рассказах на эту тему. Что произошло между ним и Лермонтовым – никто не знает, но вполне можно предположить, что такая манера поведения претила поэту, и он выразил свой протест своеобразным образом, жестоко высмеяв будущего генерал-фельдмаршала.
Конечно, эта поэма «Гошпиталь» как и другие такие же его произведения, предназначалась для узкого круга товарищей и не всегда отражала действительные события. Как считает В. Г. Бондаренко, поэт сумел перебороть первоначальное отчаяние и бросился в другую крайность, стал сочинять карикатурные, шаржированные и крайне скабрезные поэмы, воспевая вполне реальные (?) эротические похождения юнкеров. Насчет скабрезных стихов тот же Висковатов совершенно справедливо заметил, – «кто из поэтов не писал нескромных произведений?» [14, с. 162].
Но, конечно, на фоне того, что публикуется в наше время, юнкерские поэмы Лермонтова – это верх целомудрия. В поэме «Петергофский праздник» рассказывается о том, как во время гулянья в Петергофе юнкер Бибиков был завлечен одной девицей в глухой уголок парка. После любовных утех, когда она потребовала плату, юнкер изумился:
Поэма «Уланша» посвящена ночному приключению юнкеров в деревне, где улан Лафа пригласил пьяных товарищей к доступной женщине, призывая только соблюдать очередь и пропускать младших вперед. Ночью в темном амбаре крестьянка стала добычей целого эскадрона. Но утром, при свете дня, «красавица» оказалась безобразной и потасканной бабой, самой отвратительной наружности, но с тех пор ее нарекли прозвищем «уланша». Именно в этой поэме были знаменитые строки, известные потом почти каждому русскому офицеру:
Известный филолог и литературный критик П. И. Сакулин по поводу эротических произведений Лермонтова писал, что эти его поэмы, впрочем как и других поэтов (например, того же Пушкина), «вносили в его поэзию струю простоты и жизненности». Молодость требовала и такого рода забав, но, конечно, в общественном мнении они осуждались.
Следует заметить, что отношение к Школе среди образованного дворянского сословия было далеко неоднозначным. В Памятке указывалось, что большинство петербургского общества имело совершенно неверное представление о ней. «Более добродушные люди смотрели на нас хотя и с любезной улыбкой, но немного свысока, не принимали нас всерьез, некоторые относились к нам насмешливо, называли нас «монтерами и пижонами», а нашу Школу «жеребячьим пансионом». Более строгие критически удивлялись нашим, по их мнению, совершенно диким обычаям, «не одобряли подтягивание, цукание, нашу внутреннюю дисциплину». И хотя эти суждения относятся к концу XIX века, но тенденции такого несколько пренебрежительного отношения к военному воспитанию и образованию прослеживались и во времена Лермонтова. Так, Висковатов утверждал, что обучение в Школе не соответствовало идеальным интересам общественного развития – «какое-то напоминание о грубой силе, малообразованной и нахальной» [14, с. 159]. Но как же тогда из такого учебного заведения – «жеребячьего пансиона», как говорили его недоброжелатели, мог выйти будущий великий поэт и другие выдающиеся военные и государственные деятели империи? Нет ответа!