Согласен, в таком разрезе разум кажется чем-то таким, что можно отделить от тела. Но подобное впечатление – следствие одной из причуд нашего воображения. Томас Нагель, несмотря на свое критическое отношение к материализму{97}, заметил эту особенность и показал, каким образом она вводит нас в заблуждение. Существует несколько разновидностей воображения. Одну из них называют «перцептивной» – с ее помощью мы представляем, как что-то слышим или видим. Другую называют «сопереживающей» – с ее помощью мы можем представить, что значит быть кем-то. Сопереживающее воображение включается только в отношении другого разума – мы не способны поставить себя на место того, что (как мы думаем) не обладает разумом или по крайней мере опытом. Перцептивное воображение, напротив, запросто направляется на тела – объекты, которые можно увидеть, услышать, потрогать. В мысленных экспериментах объекты, которые мы представляем себе, используя перцептивное и сопереживающее воображение, можно соединять, разделять и менять местами без ограничений. Составив одну комбинацию, мы представляем душу без тела (выключая перцептивную сторону); составив другую – воображаем тело без души (на этот раз выключив сопереживающую сторону). Сам факт, что мы так умеем, никоим образом не показывает, какие объекты действительно можно разделить, поскольку они отдельны по своей природе.

Сам Нагель считал, что психика, скорее всего, непостижима с материалистической точки зрения, но при этом отрицал, что ошибочность материализма можно доказать мысленными экспериментами такого рода, и тут я с ним согласен.

Подобная неопределенность, пусть и не такая явная, наблюдается и в других областях. Вы можете взглянуть на инфузорию и, используя тот тип воображения, о котором писал Нагель, наградить ее внутренним миром, а при взгляде на рыбу вообразить, что внутри у рыбы – тьма. Такое ничем не ограниченное фантазирование не поможет нам узнать ничего нового. Воображение – полезный инструмент, и по ходу повествования я с его помощью не раз пытался вжиться в миры самых разных животных. Но цель этой книги – отыскать недостающие концепции, которые зададут нашим фантазиям рамки, повысив тем самым шансы приблизиться к истине.

Выше я писал, что некоторые аспекты того, что мы называем «субъективным опытом», – закономерное следствие эволюции животных, эволюции ощущения и действия, появления точки зрения и так далее. Однако другие философы могут заметить, что ничто из упомянутого ни на шаг не приближает нас к пониманию опыта как такового, потому что не помогает справиться с труднейшей из проблем в этой области. Как объяснить качества, присущие опыту, – красноту красного, «кларнетное» звучание кларнета? Когда вы видите перед собой зелень листвы, это как-то ощущается. Это так называемое «сырое ощущение» совершенно отчетливое, но объяснить его с биологической точки зрения практически невозможно. Общепринятый и печально известный термин для обозначения этих свойств опыта – «квалиа». Как определить место квалиа в мире и какая роль отведена им в эволюционном процессе?

Некоторые критики, в частности философ Дэниел Деннет, пытаются показать, что сама идея квалиа – ошибка и иллюзия{98}. Другим, для кого нет ничего более неоспоримого, чем ощущаемые краски и звуки, такая критика кажется чистым безумием. Я же считаю, что некоторые из проблем, которые ставят перед нами квалиа, реальны; их нельзя просто так сбросить со счетов. Я хочу поставить этот кусочек головоломки на место, снизив тем самым уровень научной радиоактивности квалиа.

Когда человек с нормальным зрением смотрит на помидор и воспринимает его цвет, биологические процессы, которые в этот момент происходят у него внутри, обладают определенными физическими свойствами и отличительными чертами; они «присущи» опыту и наделяют его конкретными ощущениями, испытываемыми человеком, который и есть вся эта биологическая активность. Основная трудность здесь – объяснить, почему эти процессы наделяют человека ощущением красного, а не, скажем, синего. Это действительно проблема – настоящая научная проблема. Однако ряд представлений о роли науки в разрешении загадки квалиа, ряд требований, предъявляемых материалистам, чрезмерны и нерациональны. Научным описаниям не под силу отразить или вместить опыт, который их призывают описать; знать об опыте не то же самое, что испытывать его, даже если знание помогает его вообразить. Кое-кто из критиков материализма, кажется, хочет, чтобы описание опыта человека или другого животного, которое нельзя дать иначе как от третьего лица, волшебным образом превратилось в нечто, чем оно в принципе стать не может, – в повествование от первого лица{99}.

Когда люди задумываются о квалиа, они порой ставят вопрос похожим образом: предполагается, что материалист станет описывать физические процессы от третьего лица, но при этом воссоздаст квалиа. Иными словами, краснота, зелень и звучание цимбал каким-то образом появятся внутри описываемой системы. Но это грубая ошибка. Квалиа – не побочные явления, которые нужно объяснить и которые образуются в процессе работы физической системы. Квалиа – неотъемлемая характеристика того, что значит быть этой самой системой. Опыт – это точка зрения сложной живой системы, а вовсе не нечто, порожденное ее активностью.

Представление о квалиа выходит за разумные пределы и в другом отношении. Примеры, на которых зациклены философы, превращаются в модель для описания всех видов опыта. Если все время думать только о красноте красного, любой опыт будет казаться лишь чередой сменяющих друг друга звуков и красок. Типичным примером опыта становится восприятие чистого цвета. Мы могли бы назвать это «ощущениями Ротко» – в честь американского художника Марка Ротко, одного из основоположников «живописи цветового поля». Название не только запоминающееся, но и хорошо отражающее суть дела. Я думаю, что картины Ротко производят такое своеобразное впечатление из-за того, что процесс их восприятия идет вразрез с обычным актом видения. Наше зрение исследует, «ощупывает» объекты; зрительный образ формируется по контрасту с фоном, и это позволяет человеку делать выводы о расположении предметов в пространстве. Но цветовые поля не существуют ни внутри нас, ни снаружи. Да, мы способны их воспринимать, но обычно зрение работает не так. Я думаю, именно оторванность от телесного опыта и делает творения Ротко такими притягательными и популярными.

Чтобы развить эту мысль, я опять воспользуюсь идеями Сьюзен Хёрли, которая настойчиво исследовала эти вопросы до своей безвременной кончины в возрасте пятидесяти двух лет. Хёрли ввела в философию представление из физиологии и нейробиологии зрения, где принято различать в мозге две системы: систему «что» и систему «где»{100}. Система «что» имеет дело с формой и цветом, система «где» – с расположением в пространстве. Эти два вида информации действительно обрабатываются в разных зонах мозга, поэтому такое разграничение хотя и грубое, но уместное. За восприятие формы, например, отвечает система «что», но представление о форме предмета невозможно получить, не учитывая пространственного взаиморасположения его частей (а за это несет ответственность система «где»). Обычно системы работают в тесной связке.

Каждая из этих сторон зрения по-своему связана с действием и с поступающими от него сигналами. В обычных обстоятельствах вы определяете, «где» находятся объекты с поправкой на собственные движения; к тому же информацию, поступающую от органов зрения, можно перепроверить осязанием. Этот аспект зрения – неотъемлемая часть ощущения себя в противопоставлении миру. Вы – объект, изменяющий свое положение относительно других движущихся объектов. Цвет – контрасты и тени, подчеркивающие форму, – помогает вам ориентироваться, но само по себе восприятие цвета обычно не так сильно увязано с действием, как восприятие формы. Цвет прикосновением не перепроверишь, а если говорить о картинах с цветовыми полями, то формы там еле просматриваются и системе «где» практически нечего делать. Хёрли считает, что работа, которую выполняет для нас система «где», «лежит в основе общей перспективы или точки зрения воспринимающего субъекта и агента, даруя ощущение присутствия в мире и в конечном итоге – чувство обладания разумом»{101}. Я не отрицаю, что, рассматривая цветовые поля, в которых системе «где» не на что опереться, мы получаем реальные ощущения, однако они далеко не настолько типичны, как некоторые думают.

Какими путями шла человеческая мысль, которая в итоге поставила перед нами проблему в существующем виде? Почему квалиа оказались в центре внимания?

Предшественники квалиа зародились и укрепили свои позиции в XVII, XVIII и XIX веках. Все началось с «простых идей» и «впечатлений» философов-эмпириков, в частности Джона Локка, Джорджа Беркли, Дэвида Юма и Джона Стюарта Милля{102}. Под простыми идеями и впечатлениями они понимали чистые ощущения, наподобие пятен цвета или кратких звуков. Считалось, что разум складывается из них, как из кубиков. В некоторых философских доктринах было принято считать, что кроме простых идей в психике больше ничего и нет, но и во всех остальных учениях простые идеи тоже доминировали в представлениях о восприятии и опыте. Понятие чистых ощущений выполняло в философии две функции. Во-первых, была сделана попытка определить через него содержание разума и принципы его работы, а во-вторых, оно помогло сформулировать новую теорию познания и избавиться от устаревших догм. Если мы сводим познание к распознаванию повторяющихся паттернов в ощущениях, то от значительной части сбивающего с толку интеллектуального мусора можно отказаться.

Англоязычная философия длительное время придерживалась именно такого представления о разуме (с небольшими изменениями). В начале ХХ века место простых идей заняли чувственные данные, игравшие ту же двойную роль. В современной философии нет места «простым идеям» или «чувственным данным», однако они продолжают жить – теперь уже в виде квалиа.

Примерно с конца XVIII столетия представление о том, будто разум и познание можно полностью свести к ощущениям, все чаще сталкивалось с возражениями. Его критиковали за то, что оно изображало разум абсолютно инертным. Высказывались и другие претензии, но основной была именно пассивность разума. Немецкая идеалистическая философия отрицала такие атомистические представления об опыте и склонялась к другой крайности, утверждая примат самоопределяющегося, независимого сознания{103}. В этой области противоречащие друг другу сверхценные идеи сменяли одна другую.

Современным дебатам об ощущении и действии не чужды столь же разительные контрасты. Подход под названием энактивизм пытается, по крайней мере в некоторых своих версиях, представить само восприятие как вид действия: «видение – это образ действия», а опыт – это «то, что мы делаем»{104}. Энактивисты упирают на обратную связь между действием и ощущением – на тот факт, что действия влияют на ощущения, – и пытаются перетащить ощущение целиком на сторону действия. Исходя из моей интерпретации, может показаться, что энактивисты перегибают палку; именно так я и думаю. Они пытаются как можно дальше отойти от картины, в которой воспринимающий ум представляется простым экраном или пассивным сосудом, где возникают квалиа, но заходят так далеко, что полностью отрицают воспринимающую сторону разума, которая между тем абсолютно реальна.

Неотъемлемая черта философии как науки – формулирование утрированных теорий. Как колко заметил американский философ Джон Дьюи, студент философского факультета поначалу ошарашен полной несовместимостью соперничающих подходов (все меняется; нет-нет, перемены – просто иллюзия), а потом уже и сам привычно передвигает эти неустойчивые конструкции по шахматной доске{105}. Это болезнь философии, но это же и метод обретения новых идей: одна гипертрофированная и упрощенная картина противопоставляется другой. Что касается конкретной области осмысления опыта, то здесь нам по непонятной причине сложно признать очевидное: живые системы сообщаются с внешним миром, а ощущение и действие – две стороны одного процесса. Внимание философии, как кажется, произвольно перескакивает с одного на другое.