Октябрьским утром 1976 года я приехала на своем мотоцикле в кампус Университета 8 в Париже. Сотни студентов суетились вокруг центрального двора, некоторые из них сидели высоко наверху, вдоль кованого железного забора. Одни держали плакаты, другие кричали в мегафоны, призывая всех объединиться. Возмущение и эйфория, витавшие в воздухе, были почти осязаемы. Я спросила проходящую мимо студентку "Что происходит?" - и она объяснила, что правительство нарушило соглашение: финансирование нашего университета было резко сокращено. "Нас обманули! Весь факультет бастует!" - воскликнула она и ушла. Я почувствовала боль от этого предательства, но, все же, была воодушевлена, стоя во дворе в окружении толпы сильных молодых людей, требовавших соблюдения своих прав.
Мне было двадцать лет, и я изучала психологию в экспериментальном университете, который был создан для студентов после французской революции и последовавшей за ней реформой мая 1968 года. Студенческие протесты и забастовка преподавателей продолжались неделями, лишая меня возможности продолжать учебу. В то время многие молодые европейцы покидали свои дома, чтобы исследовать Северную Африку, Азию, Индию, Центральную и Южную Америку. Я и мой друг, вдохновленные и гонимые любопытством, при этом не имея за спиной места, куда можно было бы вернуться, так же решили отправиться путешествовать по миру. Мы устроились на несколько месяцев работать на почте, чтобы накопить денег на поездку по Америке.
Мы купили билеты в один конец до Нью-Йорка и девять месяцев путешествовали автостопом по Северной, Центральной и Южной Америке, радуясь знакомству с новыми краями и культурами. К весне мы прибыли в Боливию, в Тарабуко, маленькую андскую деревушку в горной долине на высоте 11 000 футов над уровнем моря. Городок был скромным, вдоль улиц стояли низкие простые глинобитные дома. Большая часть дорог была грязной, и вечерние ветры с гор поднимали клубы пыли над рыночными прилавками. Мужчины и женщины ходили в традиционных тканых одеждах: разноцветных полосатых пончо и головных уборах, напоминающих Испанию шестнадцатого века. В часы работы рынка все собирались продавать свои продукты на мощеной булыжником площади, часто проходя несколько километров от своих семейных ферм в своих разноцветных нарядах. Я быстро влюбилась в бескрайние холмы, теплую погоду и дружелюбный народ Ямпара с его флейтами и музыкой
Мы были одними из немногих туристов в городе и сняли на пару месяцев комнату в доме у местной семьи. Люди на рынке вскоре начали узнавать меня, когда я покупала несколько помидоров или дюжину яиц. По утрам я встречалась с женщинами на площади, и они учили меня плести. Их родной диалект был мне непонятен, поэтому мы просто обменивались несколькими словами по-испански и улыбались друг другу. Они заплетали мне косы и хихикали между собой, когда бисерный головной убор, который они пытались удержать на моей голове, падал. Они похвалили длинную юбку, которую я сама сшила из африканской ткани. Я осознавала культурные различия и контраст между нами, с моим европейским происхождением и образованием, моей необычной внешностью и манерами, и я старалась быть вежливой, делая все возможное, чтобы не проявить неуважение к особенностям их культуры.
Через неделю нашего пребывания, обедая в местной кантине, мы подружились с Рене, молодым человеком местного боливийского и испанского происхождения. Он был высокий, с волнистыми волосами, похожий на Че Гевару, учился в университете в Лас-Пальмас и приехал домой на каникулы, чтобы навестить свою семью. Однажды Рене пригласил нас в однодневный поход, чтобы посетить сезонный ритуал помола киноа, который Ямпара проводили на холмах, окружающих сельскую местность. Он предложил нам съесть немного кактуса Сан-Педро в качестве более глубокого введения в туземную традицию, и мы согласились, хотя ни один из нас не принимал раньше такое мощное вещество, изменяющее сознание, и абсолютно не предполагал, что такой опыт может за собой повлечь.
В Андских горах Южной Америки кактус Сан-Педро (Echinopsis pachanoi) почитается уже более 3000 лет как таинство, способное вызывать расширенные состояния сознания с помощью содержащегося под его корой мескалина. Коренные народы Анд используют кактус Сан-Педро для входа в необычные состояния сознания, чтобы получить доступ к знаниям об исцелении и духовных практиках, а также для поддержания своих отношений с природным миром.
Как только мы выехали из города, Рене дал нам по дюжине маленьких шариков коричневатой пасты, чтобы мы проглотили их вместе с водой. Через два часа после начала похода я заметила, что дышу глубоко и легко, несмотря на высоту. Мое тело чувствовало себя сильным и жизнерадостным, и поход казался легким. Все вокруг меня стало ярким и живым от цвета. Трава казалась более густой, земля под ногами - более твердой. Небо было так близко, что казалось, будто меня окутывает лазурно-голубой плащ. Воздух был чист, и вид открывался необъятный. Для моего расширенного сознания горы казались живыми существами. Я чувствовала их присутствие. Их связь со мной была так же очевидна, как их круглые вершины и подвижные формы. Они встретили мой любопытный взгляд, как бы говоря: "мы знаем, что ты видишь нас".
Я описала Рене то, что видела и чувствовала. Он шел впереди меня, молча кивая в знак согласия.
Когда мы добрались до места нашего назначения в горах, мы обнаружили десятки женщин в ярких многослойных юбках, прядущих шерсть ламы, наблюдая за кастрюлями с варящимся картофелем. Я узнала некоторых из них по нашей шерстяной прядильной фабрике на городской площади. Они жестом пригласили меня присоединиться к ним, и я подошла, широко улыбаясь. Как только я села рядом с ними, женщины начали заплетать мне волосы, на этот раз атласными красными лентами. Они захихикали, и на этот раз я счастливо засмеялась вместе с ними. Они дали мне ручную катушку и руно, и мы начали прясть пряжу, готовя картофель. Тем временем мужчины образовали два больших концентрических круга. Между двумя кругами пять лошадей скакали галопом по кучам киноа, а мужчины щелкали в воздухе кожаными веревками. Их пронзительные крики подгоняли лошадей, а ветер сдувал плевелы белыми облаками. Мужчины помещали в круг еще несколько пучков киноа, и процесс начинался снова.
Вся эта сцена была поразительна. У меня было такое впечатление, что я нахожусь внутри картины: скачущие лошади, ветер, уносящий шелуху, люди и горы, окружающие нас в полной тишине. Хотя я не издавала ни звука из-за благоговейного страха, я чувствовала, что все это было совершенно естественно: быть с этими людьми на их земле и проживать этот универсальный опыт в контакте с ними. В тот день, в моем усиленном мескалином состоянии сознания, я испытала глубокую связь с живым миром, которая оставила неизгладимое впечатление на моей юной психике.
Несмотря на вдохновляющие впечатления от моих путешествий, я вернулась домой в состоянии знакомой мне тоски. Мой отец внезапно умер от рака вскоре после того, как мне исполнилось девятнадцать, и мое сердце было полно горя, мои сложные отношения с ним остались незавершенными. Я также страдала от беспокойства, которое только позже связала с историей моей матери.
Мой отец родился в 1924 году в католической семье крестьян, которые жили в нищете, в изолированной деревушке под названием Ла-Рушони, "скала гнезда", в сельской местности юго-западной Франции. Его семья жила в этом регионе более двадцати поколений. Наша фамилия,
Когда я была маленькой, наша семья каждое лето проводила месяц в деревне моего отца. Каждый день моя бабушка делала свежий сыр, а пекарь приходил с большим кругом хлеба, отрезая по кусочку для каждой семьи. Мы с сестрами ловили пескарей в реке, собирали дикий лесной орех на краю поля и ходили по деревенским дорогам, собирая сухой коровий навоз, чтобы удобрять огород моей бабушки.
Хотя мое детство было идиллическим во многих отношениях, в моей семье была и темная сторона. В сельских районах Франции, таких как деревня, где вырос мой отец, взрослые обычно применяли физические наказания, чтобы дисциплинировать своих детей. Над нашей кухонной дверью висела лопатка с деревянной ручкой, и мой отец считал это нормальным аспектом воспитания детей. Несмотря на его глубокую преданность и любовь к своей семье, его приступы гнева часто превращались в приступы ярости, которые пугали меня из-за интенсивности выражения его лица и физического насилия, которое должно было последовать. Даже после того, как я стала старше и насилие утихло, его суровый подход к жизни никогда не соответствовал моему свободному нраву.
Моя мать родилась в 1920 году и вела совсем другой образ жизни, но страдала по-своему. Ее космополитическая семья жила на окраине Парижа и была достаточно обеспеченной, хотя и не принадлежала к аристократической среде конца 1800-х гг. Моя бабушка, родившаяся в тот же год, когда была построена Эйфелева башня, умерла вскоре после рождения моей матери от испанского гриппа, который уничтожил миллионы людей в Европе. Будучи молодой женщиной, моя мать пережила Вторую Мировую войну, вынужденная покинуть свой дом в рамках Парижского Исхода. Она прошла много миль со своими братьями и сестрами и тысячами других беженцев, в то время как бомбы падали вокруг длинной очереди людей, спасающихся из разрушенного войной города. Трудное детство моей матери усугублялось болезненным отторжением, которое она испытывала от своей часто жестокой мачехи.
Когда моя мать встретила моего отца и они решили пожениться в 1950 году, некоторые члены ее семьи не одобрили это. Она была из состоятельной Парижской семьи, а мой отец, который был моложе ее на четыре года - из бедной фермерской. Каждый из них страдал по-своему: он - из-за того, что рос в бедности, она - из-за гибели матери и тягот войны. Моей матери было тридцать лет - в то время это считалось довольно поздним возрастом для вступления в брак, и она была полна решимости создать крепкую семью. У них родилось три дочери, из которых я была самой младшей.
Сочетание депрессии после смерти моего отца и того, что я теперь знаю, создавало скрытую тревогу, унаследованную от моей матери, и способствовало тому, что я чувствовала себя совершенно потерянной. В двадцать один год, вернувшись из своего путешествия по Америке, я переехала в Северную Италию с новым бойфрендом, который оказался героиновым наркоманом. В конце концов в поисках облегчения от своего собственного замешательства, я стала составлять ему компанию в его безрассудном употреблении наркотиков, ежедневно нюхая столь соблазнительный белый порошок. Вскоре мы стали покупать и продавать героин, проводя время в отвратительной обстановке и нечеловеческих условиях. В то время я была полностью отключена от своих эмоций, так как наша героиновая жизнь стала для меня нормой. Оглядываясь назад, я вижу, что была в травмированном состоянии и заглушала свое неразрешенное горе, как только могла. К счастью, однажды, через пять месяцев после начала моего разрушительного образа жизни, появился мой хороший друг и спас меня из этой опасной ситуации, перевезя на юг Франции и не дав мне сорваться в период ломки.
Как только я достаточно очистилась и успокоилась, я переехала в Швейцарию и, проработав несколько месяцев на случайной работе, решила снова путешествовать. В 1979 году, через три года после моего путешествия по Америке, я отправилась в Таиланд на четыре месяца, на этот раз одна. Именно в этой поездке я пережила травму, которая глубоко повлияла на всю мою дальнейшую жизнь.
Возвращаясь в Бангкок с севера страны, я решила посетить буддийские храмы Сукхотаи. В первый же день я встретила молодого индийца по имени Рамеш. Он заканчивал свой контракт в Таиланде в качестве инженера-строителя и наслаждался посещением храмов, прежде чем вернуться домой к своей семье. Хотя мы только что познакомились, мы решили продолжить изучение близлежащих храмов вместе. Когда мы шли по широкой проселочной дороге к более отдаленному храму, я почувствовала беспокойство, когда поняла, что за нами следуют двое молодых людей. Я хотела было бежать, но через несколько секунд они догнали нас и похлопали по плечу. Охваченная ужасом, я повернулась к ним лицом.
Внезапно раздались выстрелы, и время замедлило свой бег. В эту долю секунды я представила муки и отчаяние моей матери из-за неожиданного исчезновения ее дочери. Я подумала, как это бессмысленно, что я умру в этот момент и исчезну из жизни такой молодой. Я не была готова умереть. Затем пуля врезалась в мое тело, но я не могла сказать, куда именно. В мгновение ока я закинула сумку за спину и бросилась в канаву, где, затаив дыхание, стала лежать совершенно неподвижно. Я услышала, как мужчины направились ко мне. Чувствуя их присутствие и в полной уверенности, что сейчас они меня убьют, я закричала во всю глотку. Крик за жизнь. Я почувствовала, как их руки схватили меня за запястье, чтобы снять часы, а затем услышала, как они убежали, оставив умирать нас обоих.