Крылья накидки отправились за спину. Несколько мгновений, которые Скаринар держал руки на виду, дали Эльге убедиться, что никакой печати у него нет. Ни на запястьях, ни выше, ни у локтей.
— Меня учил один старик из Серых Земель, — сказал он, пряча руки, — не думаю, что и у него была какая-то печать.
— Он тоже был мастер смерти? — спросила Эльга.
— Не-а.
Скаринар подошел к треснувшей вазе и выковырял из нее яблоко, которое выглядело свежее остальных фруктов. С удовольствием откусил от него едва ли не половину.
— Он был сумасшедший, — сказал он.
— Что же это был за мастер?
— Не знаю, — пожал плечами Скаринар. — Я убил его. Не понадобилось даже мастерства, представляешь? Хороший округлый булыжник и вовремя подставленная лысая голова. Бам-м! И я свободен. Но знаешь, что я понял? Мастерство сидит в каждом человеке. Правда, кому-то дано его совсем немного, а кого-то оно переполняет с лихвой. Мастера же просто видят, кто и на что способен, и отбирают тех, кто более расположен к их виду мастерства. Печати и прочее не имеют к этому никакого отношения. Они, скорее, символизируют моменты, где ученик закрепляется за мастером.
— У нас был отбор, — сказала Эльга. — А я вообще решила сама, каким мастером мне быть.
— Серьезно? — усмехнулся Скаринар и ловко запустил огрызок в окно. — Наивность тебя не красит. Ладно, — он вытер руки о штаны, — я тебя предупредил, моего портрета не касайся. Листьев у тебя достаточно, завтрак накроют позже, все, жди фалабадца.
Мастер смерти похлопал по колонне ладонью и вышел.
Солнце наполняло зал светом, но Эльге казалось, что вокруг сплошная, зыбкая, чуть подсвеченная муть. Слезы? Нет, не слезы.
Дурнота.
Сладковатый запах стоял в горле.
Новый титор Фалабада имел низкий рост и что движениями, что лицом очень походил на крысу, за какой-то надобностью примерившую муландир.
На поставленном для него стуле человечек сидел тихо, сверля Эльгу маленькими дымчатыми глазками, но изредка весь напружинивался, замирал, поворачивался к панно остроносым, вытянутым профилем, словно расслышав в стороне неясный, беспокоящий звук. Может быть, хлопок крысоловки? Кисти его рук с тонкими, длинными пальцами, обхватившими подлокотники, тогда тоже меньше всего казались человеческими.
Узор претендента на Фалабадский вейлар был хитер и извилист. Розетками и полукружьями он танцевал вокруг сердцевины, осиновые листья теснились, покрывая крапивные, те свою очередь подпирала липкая росянка, а за ней вновь объявлялся осиновый слой, будто его никогда не было раньше.
Голос у человечка был вкрадчивый, шелестящий.
— Делайте меня хорошо, — сказал он Эльге, показывая зубы в улыбке, — я не собираюсь расстраивать господина кранцвейлера. Мой портрет будет висеть долго.
— Я постараюсь.