– Мы его не проверяли? – не поверил своим глазам Бакин.

– Он из Москвы. Мы же запрашивали сотрудников, которые живут поблизости, – пояснил начальник оперативной группы.

– А он на облаке летал? У него же даже машина есть, – взвился следователь.

– Московская прописка, московские номера. Мы запрашивали конезавод контакты всех местных сотрудников. Из Звенигорода, Одинцова, Дмитрова. Не из Москвы, – сказал Телицын, закуривая сигарету.

– Устанавливаем слежку. Что теперь еще остается? – махнул рукой Бакин.

– Предлагаешь дождаться, когда он еще кого-то убьет? – усмехнулся Телицын.

– С чего мы вообще взяли, что это он? – поморщился следователь. – Подвез школьников до дома? Предлагал обокрасть ларек? Давал детям сигареты? У него есть гараж? Что из этого на высшую меру наказания тянет?

– Нужен обыск, – пожал плечами Телицын.

– Надо выяснить, кто он такой, опросить людей и следить. Мы даже не знаем его связей. Ну хорошо: прописан он в хорошем районе Москвы, а гараж его в сотне метров от гаража генерала КГБ, в двух шагах от Горок-10. Там везде охрана и большинство людей с погонами. Кем нужно быть, чтобы убивать там детей? – возмутился Бакин.

– Сумасшедшим, – пожал плечами Телицын. – Считаешь, вменяемый человек на такое способен?

– Надеюсь, – бросил следователь и нервно схватил пачку сигарет со стола. – Во-первых, у обычного преступника есть логика, у сумасшедших – нет. Во-вторых, я бы не хотел, чтобы убийцу признали невменяемым.

– Не признают. Несколько лет убивает, прячется, никаких признаков аффекта и психоза.

– Тебе виднее, – с долей сарказма проговорил Бакин. Он уже проходил все это с Чикатило. Если бы в 1984 году, когда Ростовского потрошителя арестовали в первый раз, все сделали так, как положено, то как минимум восемь человек остались бы в живых.

– Если мы его сейчас арестуем, будет шанс найти мальчиков живыми, – ответил Телицын. Он сам не верил в то, что говорил, но думать о самом страшном не хотелось. Следователю вдруг вспомнились обезумевшие от волнения, растерянные родители ребят, которые до этого, кажется, никогда в милиции не бывали и ни с чем противозаконным не сталкивались.

Четвертого октября 1992 года, поздним вечером, в отделение милиции Одинцова поступило сообщение о найденных трупах.

Сотрудники постоянно слонялись по конезаводу, изображая зевак, любителей лошадей или родителей, ожидающих своих чад с занятий. Они понимали, что, устроив очередные массовые допросы сотрудников, только напугают Головкина. Тот вполне мог сбежать. Оперативники просто ходили по периметру плаца, толклись в курилке или возле загонов с лошадьми и, если видели кого-то из подростков, начинали аккуратно их опрашивать. Никто из детей не отнекивался и не отказывался от разговоров, но лишь только речь заходила о Головкине, они вдруг замолкали и прятали глаза, будто их уличили в чем-то постыдном. Постепенно то один, то другой подросток проговаривались о том, что они смотрели фильмы по вечерам у дяди Сережи, который учил их разбавлять медицинский спирт. В один из дней следователь Смолеева разговорилась в курилке с молодым жокеем Мишей. Парень был старше тех, кто обычно интересовал убийцу, но женщина знала, что он буквально вырос на конезаводе.

– Не поможешь мне? Я собираюсь сына к Сергею Головкину на обучение отдать. Хочу узнать, что за человек будущий преподаватель.

– Дядя Сережа странный, если честно. Я раньше все время с ним проводил, он больше всех о лошадях знает. Мы вроде бы дружили, а потом как-то он попросил меня помочь кое в чем. Я согласился, но ничего не вышло, и мы больше не общались почти, – путано стал объяснять Михаил.

– В чем помочь? – насторожилась женщина, пристально глядя на молодого жокея. Темноволосый, субтильный, с живой мимикой и миловидным лицом, несколько лет назад он вполне мог бы заинтересовать Фишера.

– Мы вроде поехали картошку копать, а уже в электричке он рассказал, что хочет мне склад со старинными вещами показать. Но склада там не оказалось, и мы вернулись ни с чем.