– У меня в Германии остались жена, двое детишек и старая больная мама. Если я скажу, вы сохраните мне жизнь?

– Это будет зависеть от степени вашей откровенности. Итак?

– Я майор интендантской службы, – немного помявшись и пряча глаза, начал офицер. – Занимаюсь обеспечением войск вермахта всем необходимым, от носков до сухпайков. Формирую эшелоны, контролирую доставку груза до места назначения на передовой. Неделю назад получил приказ о переводе из Латвии, где служил в составе 18-й армии группы «Север», сюда, под командование Гюнтера фон Клюге, возглавляющего группу армий «Центр». До Киева летели самолётом, там нам выделили автомобиль. В Ровно находится штаб интендантской службы. Мы направлялись туда с моим денщиком, которого… которого вы убили. Дитрих находился при мне последние два года и был предан как никто другой.

Да, и фашисты способны на проявление чувств. Однако данный факт никоим образом не может служить оправданием тех зверств, которые гитлеровцы вершили на оккупированных территориях.

– Каков был план ваших дальнейших действий?

– Я должен явиться в штаб, принять дела и заниматься тем же, что делал до этого. То есть снабжать армию всем необходимым.

– Признайтесь, делаете эту работу не без выгоды для собственного кармана?

– Да как вы можете?! Я честный офицер…

– Ага, конечно, честный… А я по вашим глазам вижу, что приворовываете. Само собой, трудно удержаться от соблазна, когда через твои руки проходят такие объёмы. Всегда можно что-то сплавить налево, да, герр Фогель? Что, нечего возразить? Ладно, это пусть остаётся на вашей совести, а у меня к вам ещё один вопрос. С кем-нибудь из штабных знакомы? Есть в Ровно люди, которые могут вас знать?

– Вряд ли, это новое место службы. Я даже никогда не видел в глаза генерал-лейтенанта интендантской службы Адама Вильхельма, которому обязан представиться по прибытии в штаб.

– А где он в Ровно находится?

– Я не помню точный адрес, он у меня записан в приказе о переводе. Все бумаги в портфеле.

– Что ж, спасибо за откровенность, герр Фогель.

Я не стал тратить патроны, оказалось достаточно удара рукояткой «люгера» в висок. Когда майор с всхлипом завалился на бок, я деловито принялся его раздевать.

– Ефим Николаевич, зачем вы это делаете? – выразил своё недоумение Медынцев.

– На ближайшее время я стану майором интендантской службы, а вы моим денщиком, ефрейтором Вальке. Так что не тратьте время, раздевайте второго немца и влезайте в его шмотки. Понимаю, неприятно надевать тряпьё с мертвеца, но это война, так что чего только во имя родины не сделаешь. Кстати, жетон не забудьте. А старую одежду выбрасывать не будем, пригодится, когда будем переходить линию фронта. Спрячем её пока под сиденье.

Форма ефрейтора Медынцеву оказалась впору, а вот обмундирование майора мне было одновременно коротковато и свободнее, чем нужно, учитывая габариты покойного. Самое неприятное, что сапоги были меньше моего размера, и я с ужасом представлял, во что превратятся мои ноги спустя час-другой ходьбы.

К счастью, пока идти никуда не требовалось, коль уж под рукой имелся трофейный «хорьх». Лошадку мы распрягли и отправили гулять на волю. Подводу бросили на полянке, винтовки хуторян закопали рядом у кряжистого дуба, хоть какой-то опознавательный знак на будущее, если вдруг какими-то судьбами доведётся сюда вернуться, в чём я очень сомневался. Трупы мы тоже закопали, подальше, в надежде, что в ближайшее время их никто не обнаружит, разве что лесные падальщики. Как нельзя кстати пригодилась штыковая лопата, притороченная к задней части подводы.

– А очки-то убиенного зачем нацепили? – спросил Медынцев, занимая место за рулём немецкого джипа.

– Я так на него больше похож. Хотя пока можно и снять, некомфортно сквозь эти линзы смотреть. Морда, конечно, у меня не такая упитанная, как у герра Фогеля, но, мне кажется, есть что-то общее.