– С товарищем у нас беда, – кивнул я в сторону подводы, на которой сидел наш страдалец. – Ногу сломал, кое-как шину мы наложили, а нога посинела, как бы совсем плохо не стало.

– Не местные?

– Не местные, – сознался я, решив пока ничего больше не объяснять.

Штольц на несколько секунд задумалась, кусая нижнюю губу, затем решительно сказала:

– Ладно, заносите его в дом.

М-да, стол, пара табуреток и дощатая кровать со стоявшей рядом тумбочкой, дверка которой потрескалась от времени – вот и всё убранство. Скрипучие полы с щелями, куда ладонь пролезет, облупившаяся побелка на потолке, стены, обклеенные старыми газетами на мове… Печка, судя по её внешнему виду, находится в нерабочем состоянии. При этом Голда Соломоновна умудряется выглядеть вполне ухоженной, и, самое главное, в её глазах не было и намёка на то, что ей требуется чьё-то сочувствие.

– Кладите вашего товарища на стол.

Пока она осматривала ногу, Василий Карпович поинтересовался:

– А вы, извиняюсь, по какой специальности работали?

– Терапевт, – ответила она, не отрываясь от осмотра. – Но, будучи от природы любознательной, я интересовалась и другими направлениями медицины, что мне пригодилось, когда пришли немцы и больницу закрыли. Люди идут ко мне с разными проблемами. Не всегда, конечно, могу всем помочь, но по мере сил.

– Правда, что местное население к евреям, а также русским и полякам относится не лучшим образом? – продолжал допытываться майор.

– Есть такое… Русских, правда, не так много в этих краях жило, а поляки и евреи составляют… составляли едва ли не треть населения. Когда сюда пришли фашисты, то украинцы, которые ещё вчера мило улыбались, мгновенно превратились в зверей. Не все, естественно, но среди оборотней были и те, от кого, казалось бы, такого отношения трудно было ожидать. Как-то семью поляков выволокли из дома и растерзали прямо на моих глазах. Не пощадили даже пятилетнюю девочку.

– Что же это за изверги, их даже людьми назвать язык не поворачивается, – процедил майор. – А вас-то не тронули?

– Были такие попытки, мужа убили за то, что он организовывал здесь колхоз, а меня из дома выгнали. Хорошо ещё, дочь в Москве учится, а за себя я и не очень-то переживаю. Прибилась здесь, в заброшенном доме. В общем, были такие, что предлагали меня тут сжечь заживо, да только люди вскоре поняли, что без врача им не прожить… Что ж, с ногой, думаю, не всё так плохо. У меня есть ещё кое-какие препараты, примочки можно поставить, чтобы спала опухоль, но главное – это покой и фиксация. Есть куда определить больного?

– Увы, – вздохнул я. – И нам лучше не показываться на глаза немцам и полицаям.

Я не без труда выдержал её пристальный взгляд. Она ещё, видимо, порывалась что-то спросить, но удержалась.

– У меня есть запасной матрас, могу постелить вашему товарищу в чулане. В комнате не могу, потому что ко мне приходят люди, и ни к чему, чтобы они видели здесь постороннего, могут возникнуть ненужные вопросы.

– Спасибо, Голда Соломоновна, – искренне поблагодарил я женщину.

– Вы извините, но только чем я его кормить буду? Самой едва хватает.

– Насчёт этого не волнуйтесь, мы оставим продуктов, на неделю-другую вам и нашему товарищу хватит. А там он вас покинет.