– Эй, ты, Schweinehund, как ты смеешь не подчиняться?

Меня швырнули на землю и начали пинать ногами. Тележка перевернулась. Встав на четвереньки в попытках защититься от ударов, я заметил черные сапоги эсэсовцев, которые бежали к нам, чтобы присоединиться к тому, что в их понимании было весельем.

– Это будет тебе уроком! – проорала надо мной свирепая серая тень.

Тут появился офицер СС. Он спросил у охранника, что я натворил. Кто-то сказал, что я был всего лишь безобидной Schweinehund.

– Убери свою проклятую тележку с дороги, – рявкнул другой голос.

– Как ты смеешь перекрывать движение!

– Проваливай, ублюдок!

Я поднялся и охотно выполнил все приказы. Мой напарник побледнел от страха, я был весь в крови, и вот в таком виде мы, толкая тележку, словно пара пьянчуг, шатаясь, вошли в лагерь. Узники провожали нас взглядами. В полном молчании мы завернули к ближайшей уборной.

Когда мой гнев немного поутих, я спросил, что же все-таки произошло. Оказалось, что эсэсовец не смог найти у себя в списках название нашей скромной бригады и приказал моему напарнику остановить меня. Но наш маленький поляк, который должен был передать мне распоряжение, разнервничался и «забыл» это сделать, а я, ни о чем не ведая, продолжил шагать по лагерю без отметки у часового. По кодексу СС это считалось серьезным проступком, который по тяжести уступал лишь выходу из лагеря без отметки охранника. Я понял, что еще легко отделался.

Но на этом сюрпризы не закончились.

– Ты едва не попал в серьезную переделку, – промямлил поляк и достал из термоса две пачки контрабандного масла.

– А ты бы не попал? – ответил я, с отвращением осознав, чем же была вызвана его нервная забывчивость.

Я усвоил урок.

С разрешения, а может, и по приказу эсэсовцев в лагере установили красиво украшенную и сверкающую новогоднюю елку. Затемнения не было, и она сияла, словно маяк надежды. И во всем этом была злая и очень грустная ирония.

Рождественский сочельник 1944 года, к всеобщему удивлению, был объявлен выходным днем. Нас не погнали на работы, нам выдали дополнительную порцию супа, хлеба, и впервые нас перестал мучить голод.

Бойкий Герт пригласил меня в пятый барак, где собрались на праздник больше ста человек. В дальнем углу на столе стояла маленькая и неказистая новогодняя елочка. Немногие сохранили веру в высшие силы, но в тот момент приятно было осознавать, что люди думают о ближних.

Интересно, о нас вспомнили в Великой Германии те, кого в тот вечер окружали их дети, поющие рождественские песни? О нас вспомнили верующие, которые заполнили многочисленные церкви?

Торжественно и с чувством мы запели:

– Тихая ночь, святая ночь…

Рядом со мной плакал немец, лагерный ветеран. В двенадцатый раз он слышит, как эта песня разбивается о жестокие стены концентрационных лагерей.