– Мы с вами попались в одну паутину. Не смотрите на зеленый треугольник, я отбыл свой срок давным-давно. Меня поместили сюда для того же, для чего привезли и вас – чтобы уничтожить! Сбежать не получится. Эсэсовцы контролируют все на пятнадцать километров вокруг. Вы пока видели только один лагерь, но здесь семь таких Биркенау. Мужчины, женщины, евреи, цыгане, немцы – всех содержат по отдельности. Один из отсеков специально для тех, кого не сегодня-завтра убьют. Биркенау вмещает только несколько сотен тысяч заключенных, остальных отправляют в крематорий. Не хочу пугать вас подробностями того, что там происходит.

Но он уже разошелся.

– Наш лагерь, Освенцим, должен быть «образцовым». Это открытка, которую подсовывают делегациям из Красного Креста, так что радуйтесь – вы оказались среди восемнадцати тысяч счастливчиков. Некоторых из вашей партии отправили в Моновиц, а там заставляют работать на износ. Одиннадцать тысяч заключенных, словно рабы, строят завод по производству каучука. Даже при терпимых условиях проживания и наличии еды такая работа сводит в могилу за несколько недель.

Казалось, наш благодетель получал удовольствие, демонстрируя свои глубокие познания о лагерях. Он перечислял их с поистине немецкой педантичностью.

– Биркенау, Аушвиц, Моновиц – главные лагеря. Вокруг них разбросаны всевозможные подразделения, роль которых – высосать из каждого узника все силы до последней капли. Янина, Явожно, Явишовиц, Мысловиц, Сосновиц, Свентохловице, Фюрстенгрубе, Гюнтергрубе, Айнтрахтхютте – в основном это угольные шахты.

Мы молчали, осмысливая то, что он сообщил. Оглядевшись и убедившись, что никто не мешает рассказывать, заключенный с «уголовным» треугольником продолжил:

– В Глейвице, Бобреке, Альтхаммере и Блеххаммере – фабрики, в Бабице, Буду, Харменсе и Райско – сельскохозяйственные объекты. Некоторые больше напоминают клетки, в которых содержат около двухсот узников. В других, также без удобств, ютятся до пяти тысяч. Общее число рабов эсэсовской империи, именуемой Освенцим, может насчитывать сто пятьдесят тысяч, и с каждым днем их становится все больше.

И как будто сказанного было мало, наш доброжелатель покачал головой и продолжил:

– Выхода нет. Даже если вы ускользнете из лагеря, как вы пройдете через кольцо контрольно-пропускных пунктов, расставленных вокруг восточной Верхней Силезии? Даже мне, старому лису и заключенному со стажем, пришлось отказаться от идеи побега, хотя мои друзья из СС могли бы ему поспособствовать. А вы, новички на низшей ступени иерархии, и думать об этом забудьте. За последние два года только четверым узникам удалось сбежать. Не стройте иллюзий насчет будущего. Вторжение союзников – вот наша единственная надежда. Но мы ждем этого с 1938 года.

И с этими печальными словами он удалился.

Форма у него была что надо: тщательно отглаженные штанины свободно болтались над модной парой блестящих черных кожаных туфель. Вероятно, он мог себе позволить быть пессимистом.

Мы уселись на корточки среди дымящихся котлов прачечной и начали знакомиться. С тоской вспоминали прошлое и родных. Как же мы по ним скучали. Как же я скучал по маме…

Подростков было только четверо: Салли, Джонатан, Герт и я. Салли Клаппера я знал еще по Берлину, но мы редко пересекались. Они с матерью эмигрировали из Польши. Салли был немного старше и всегда вызывал у меня восхищение, потому что встречался с пышногрудыми девушками. Герт Бейгель и его старший брат родились в Берлине. Они тоже одно время работали на кладбище в Вайсензее. Им удалось найти убежище, но кто-то выдал их властям. Беспросветность лагерной жизни собрала нас вместе, и мы принесли торжественную клятву, что отныне будем делить поровну горести, радости, голод и еду.

Но внезапно беседу, во время которой мы успели познакомиться, прервали. Заключенные, работавшие в прачечной, разошлись или вернулись к своим обязанностям.

К нам подошел изможденный узник в очках. У него на груди виднелся зеленый треугольник, а на левой руке – желтая повязка, на которой было написано Lager Friseur[40]. Он снисходительно взглянул на группу, частью которой были и мы, а затем с улыбкой сказал:

– Я отвечаю за новоприбывших. Вместе с семнадцатью помощниками, их называют Blockfriseure[41], я несу ответственность за чистоту в лагере и личную гигиену узников. На повязки внимание не обращайте – мы никого не стрижем. Для черной работы в лагере достаточно таких, как вы. Мы отвечаем за санитарные условия, дезинфекцию и работу вашего барака. Мы не командуем, напротив, мы пытаемся вам помочь. Если у вас, ребята, начнутся проблемы, не стесняйтесь и подходите ко мне. Ну что, всезнайки, – продолжил парикмахер, – как там политическая обстановка по ту сторону забора?

Вскоре двери распахнулись, и нас погнали в душевые. По сравнению с Биркенау, нас ждал более теплый, во всех смыслах этого слова, прием. Мы с радостью сбросили залатанную одежду. И, о чудо доброты: нам даже выдали мыло. Брызнули струи теплой воды, и мы тут же почувствовали себя свободными и безмятежными купальщиками.

После душа нас вновь обрызгали едким дезинфицирующим средством, выдали чистую одежду и деревянные башмаки. Моя полосатая бело-голубая униформа, казалось, была сшита из тонкого, напоминающего бумагу, материала. Но она была чистая, и она была новая. Вскоре после этого мы с грохотом поднялись на второй этаж здания с вывеской «Блок 2а».

Там мы постарались аккуратно пришить к униформе новые значки с номерами. Потом нас и примерно сотню русских пленных выстроили в ряд. И снова старший по блоку перечислил правила. Он говорил на родном для себя польском, и его явно раздражало, что никто ничего не понимает. Когда он смолк, один из узников пересказал его речь по-русски. Там точно должен был быть кто-нибудь, кто мог перевести ее на немецкий, но это был язык СС, и никто не хотел говорить на нем.