– Это ваш последний шанс избавиться от сокрытых ценностей. Мы их все равно найдем. Бросьте их на пол. Если после того, как вы выйдете из этого барака, у вас хоть что-нибудь найдут – застрелят.
В конце концов нас провели в другую комнату, также заставленную столами. Там молодой русский узник синими чернилами и двухсторонней ручкой набил мне на левом предплечье татуировку. Он вывел первые три цифры, стараясь не дать крови смешаться с чернилами, а потом набил остальные три.
Татуировщик работал очень осторожно, но боль была нестерпимой. Казалось, будто в меня без остановки втыкают тысячи булавок. Парень поднял на меня взгляд и понял, что я еще совсем юн. Закончив, он прошептал к моему великому удивлению:
– Удачи тебе.
Я посмотрел на то, что получилось. На мой взгляд, татуировка с номером 127003 была крупновата. Я отметил, что сумма чисел равна 13 – это хороший знак[32]?
Но какой бы глубокий смысл ни обрел для меня этот номер, согласно плану рейха по уничтожению нашей идентичности, незначительное имя превратилось в незначительный номер.
Как и 100 000 мужчин до меня, я теперь был просто одним из
– Идиот, какой ты теперь Израиль![33] – закричал на меня узник из канцелярии, когда я попытался записать свое второе имя, которое, согласно декрету от 1938 года, стало обязательным для всех евреев мужского пола.
Я продолжил заполнять анкету: 13 лет – Бойтен – Берлин – помощник садовника – эмигрировал – депортирован – нет – корь, скарлатина, свинка – нет, нет, нет. В последнем пункте я должен был расписаться под утверждением, что отныне объявляю себя человеком без гражданства и собственности.
В конце концов объявили долгожданный перерыв, во время которого нам выдали металлические кружки с чем-то, похожим на горячий чай. И вновь были крики – крики никогда не прекращались. На этот раз вызывали докторов и других специалистов. Чуть больше десяти человек вышли вперед.
Мой непокорный разум пришел в себя, страстно желая вновь ускользнуть из-под носа у гестапо. Сейчас или никогда. План был отчаянный, но первый этап казался выполнимым. Я подошел к офицеру СС, щелкнул каблуками и, насколько позволял мой жалкий вид, постарался произвести на него положительное впечатление:
– Прошу вас рассмотреть возможность моего перевода. Мне еще не исполнилось 14, и я чувствую себя не в своей тарелке.
Из-под остроконечной фуражки, украшенной черепом и костями, показалась насмешливая ухмылка. Офицер посмотрел на меня сверху вниз.
– И куда же тебя перевести?
– В детский лагерь, – уверенно ответил я, гордясь своей сообразительностью.
– Здесь нет детских лагерей, – недовольно огрызнулся он.
Я продолжал настаивать:
– Ну тогда, пожалуйста, хотя бы отправьте меня к остальным подросткам.
С нескрываемым раздражением он предостерег меня:
– Однажды ты скажешь спасибо, что я не отправил тебя к ним. Ты останешься здесь. Это все. Проваливай!