Я купил зажигалку, чтобы сжечь загранпаспорт. Пока этот документ грел карман голова оставалась холодной. Нет бумажки — нет гражданина.

Пошёл на последнюю встречу с Нари в концертной зоне. Хотел оттаскать её в этот раз через задницу без презерватива. Она спокойно сообщила, что больше не хочет со мной видеться. Я молча встал из-за столика и устремился назад в хоспис. Убрал паспорт и авиабилет обратно в непромокаемый чехол и в рюкзак. Дослушал человек-слон в оригинале и уснул.

Нари стала последней девушкой в моей изумительной жизни, с кем у меня состоялся секс, один из лучших, точнее сравнивать не с чем, другой был с Оксаной ещё до занзибарской революции. В безобразном и уродливом российском обществе матриархата ни одна русская шмара не стоила и ногтя одной простодушной сиамской девушки.

Запретная тайна была раскрыта — голубые девушки существовали, но не в России, а у меня на родине и на родине моего предыдущего тела. Махавира блистательно исполнил моё последнее плотское желание органично соединив с такой милой и хрупкой девчушкой. Посмотрев на которую ни за что язык не поворачивался предположить, что она обожала долбиться в зад.

Я в последний раз позавтракал яичницей, ананасом и сосиской. За месяц хозяйка хосписа меня уже почти усыновила, давала мне две порции. Железнодорожный билет на поезд до столицы оказался очень дешёвым, как один проезд на городском транспорте в России.

Я за неделю до уезда предупредил Раму, в какой день я вернусь. Этот парень уже вписал кого-то. Я не собирался быть третьим и снял койку в центре города. Этот остолоп написывал мне и оправдывался хотя мне было всё равно. Я знал, что он сделал это специально, ибо я слал ему фотки в обнимку с моими девчушками.

Спать не хотелось. Я посидел с двумя барышнями неопределённой европейской нации. Они молча смотрели телевизор и иногда хихикали. Они переключили на музыканал, там чувак пел классную песню. Я спросил у них кто он был. Они ответили, я пошёл гулять по ночному городу и забыл. Хоспис располагался рядом то ли с водным каналом, то ли это была такая маленькая речка. Вдоль воды я и бродил, оффлайн навигатор здорово выручал, можно было пойти в любое место и не заблудиться.

Накануне вылета, апатичным вечером я добрался до Рамы, чтобы переночевать и утром уехать в аэропорт. Этот человек обезумел при моём появлении. Я понял, все геи больны не только физически, но и психически. Поздним вечером он серьёзно угрожал мне, что мы должны поехать в клинику, чтобы он рассказал им, что он подписался под враньём, что у меня были дети. Рама психовал, что он очень раскаивается, что участвовал во всём этом. До моего вылета оставалось несколько часов.

У него было нечто вроде болезненного аффекта. Я стал обратно собирать разложенные вещи, чтобы навсегда покинуть это помещение. Когда я с рюкзаком за спиной и курткой под мышкой устремился на выход, этот чудак встал в дверях и начал грозить мне полицией. Пришлось идти напролом, Рама был отброшен, хрупкая дверь выломана. Он кричал мне вслед, умолял вернуться. В маршрутке Рама начал трезвонить на мобилу, но я просто вытащил местную симку и вышвырнул по дороге.

До аэропорта я доехал на воздушной электричке. Это была конечная станция. Заныкался в глухом углу и всю суматошливую ночь продремал на куртке вместо матраца, тепло вспоминая всё то невероятное, что приключилось за такой короткий срок: вазэктомия, десятки людей со всего мира храпели под ухом, как родные, прекрасные женщины: одна отказала, другая согласилась, третья воздержалась. Одна немка забыла толстую книгу на английском Исчезнувшая, по которой ещё Бен Аффлек снял годный кинчик. Я лежал, листал её и не хрена не понимал, насколько у меня был слабый лексический запас. Так что до свободного чтения подобной литературы, даже адаптированной мне было как армянам до Арарата.

Снова путинская Россия. Нестерпимый холод, переночевал у того самого осетина-португальца. Он поступил в престижный столичный вуз и жил с сестрой на съёмной квартире. Этот парень стал ещё больше, не школьник уже. Он поведал, как его решили испытать два товарища в вагоне метро, выходцы из соседней республики. Они даже вышли втроём на ближайшей станции, прошли подземные туннели, турникеты, прошли по дворам, зашли за дома. Там мой друг заявил, что не будет с ними разговаривать, а сразу бить морду. Он так и сделал и быстро подавил эту сладкую парочку на раз-два тычка. Я дослушал эту романтическую историю и добавил, что Осетия сила.

Состоялся выход на работу продавцом-консультантом-кассиром-выкладчиком-приёмщиком-протиральщиком пыли-перемещальщиком. Интенсивные уроки английского продолжились, видеоуроки американских преподавателей были самыми терпимыми, а сидеть с книжками и словарями — это было совершенно невыносимо.

В начале любимого времени года лета поездил немного в Саратов с волынкой пока не понял, как мне надоел не только этот инструмент и одни и те же мелодии, а больше в кишки въелась езда два часа туда, два обратно. Как в тёмные годы студенчества и кожных заболеваний. Будто всё вертелось по шизофреническому кругу. На заключительном уличном концерте ко мне подошёл организатор какой-то протоки и пригласил принять участие. Он добавил, что кроме выступления нужно обязательно давать мастер-классы, чтобы другие люди тоже могли попробовать поиграть. Я ему сказал, что любая волынка — это непередаваемый инструмент, а также напомнил о её стоимости в полмиллиона. Через несколько дней мне пришёл отказ в участии… Чтоб их там черти дрючили на этой протоке.

Я выставил на продажу инструмент и почти за полцены удалось сбагрить мою уже женщину артисту Нью-Йоркского Бродвея. Сезон продаж в самом разгаре, всё меньше хотелось говорить. Я больше не мог выносить эту трудовую деятельность с кассовыми чеками, которые вылазили по два часа при километровой негативно-возмущённой очереди. Участившиеся инвентаризации меня добили, я ненавидел считать и подсчитывать, так же как ненавидел с детства математику и все связанные с ней дисциплины.

Во второй половине лета я уволился. Эта работа стала последней, где неизбежно приходилось постоянно общаться. Моим следующим музыкальным приобретением стала укулеле. Я освоил её за один день. За несколько недель усиленных воспроизведений текста, мне удалось выучить назубок в дорогу аж пять песен. Это был мой личный рекорд. Фрилав депешмодов, вэрэвэ ю вил гоу зыколлингов, энимел инстинкт кренбиресов, ноубадисхом Авриль Лавинь, если по французски читать и ши уил би ловд маронов файфов.

Я заплатил за регистрацию на сайте волонтёров и улетел в Турцию, прихватив маленькую четырёхструнку. Из аэропорта Милас-Бодрум я легко доехал автостопом до побережья, где и находился объект моей добровольческой миссии.

Это был кемпинг-хоспис участок с одним хозяином и помощниками-волонтёрами. Гости в основном жили в палатках, которые привозили с собой. Меня поселили в хоспис, я не захотел ночевать на улице. В наши обязанности входило мыть толчки, выкидывать мусор, включая обосранные бумажки и готовить завтрак с ужином. Кроме меня там из тимуровцев были француз и бразильянка, остальные все турки.

Я с первых дней удачно избегал мыть общественные туалеты, убирался только в хосписе, где я жил один. Изредка кто-нибудь заселялся на пару ночей. Я ненавидел тех, кто не смывал бумагу в унитаз вместе со своим говном. Турок-волонтёр жил там уже длительное время. Он постоянно сидел в розовом приложении знакомств. Этот тупорылый болван до сих пор не прохавал, что если он мужского пола, то без доната он там так и будет свайподрочить до конца дней своих на подделки и ботов.

Укулеле мне не понадобилась, там была шестиструнка. Я взял, немного побренчал, но всем было насрать.

Вечером мы начали стряпать званый ужин. Резали курицу, огромное количество овощей, готовили соус и всю эту массу жарили в громадном казане. Гости выстраивались в очередь и накладывали себе сами в тарелки и брали хлеб. Всё, что оставалось доставалось нам. Также следили за чайником, чтобы всё всегда было горячее, готовое и вкусное. Потом мыли посуду. Ничего сложного. Пара часов.