Через некоторое время вернулся Джим. Он доложил мне, что Эсмеральда настойчиво приглашала его скоротать с ней райскую ночь. Она снимала одноместный номер. Он неожиданно отказал ей. Меня садануло вдвойне. Я чистосердечно признался Джиму каким я был в плане сексуальности на что тот презрительно поморщился и высказал, что всё это потому, что моя мать родила меня через жопу.
Чёрные итальянки уезжали, приезжали рыжие француженки, огненные франки уезжали, приезжали белые исландки… А я всего лишь подходил и спрашивал, что они хотели бы умять. Джим продолжал зависать над сидящими за столиками гостями и убедительно напоминать кто он был и откуда. Хозяин очень любил американца за его болтливость и конечно же нативинглиш. Я же наоборот всё более умолкал и сникал на фоне такого супергероя из самой Калифорнии. Все прекрасно знали, сколько раз там спасали не только планету, но и всю расширяющуюся вселенную. Все любили весёлого, энергичного и никогда не унывающего Джима.
На третьей неделе к нам присоединилась кареглазая блондинка, молодая девушка из Вены. Её заселили в отдельную комнату. Она была хорошей девчонкой, старалась помогать нам во всём. Я с ней мыл посуду по утрам после завтрака, чтобы помочь молодым пацанам постоянным работникам. Она общалась со мной и Джимом на равных, дружески и до самого конца удерживала расстояние.
Один из двух мальчиков на побегушках, что получали зарплату был геем. У него всё было написано на лице. Я с Джимом ни с тем, ни с другим почти не разговаривали, ибо они практически не владели английским. Этот тип нетрадиционной сексуальной ориентации решил меня испытать. Этот утырок сел слева от меня на диван, где мы с Джимом всегда плотно завтракали. Он положил мне на колено руку и не убирал, сидел, усмехался. Это заметил отец хозяина, дед, что усиленно молился в мечети каждый день. Я сидел неподвижно, не дёргался и не реагировал. Дед как заорал на него, тот убрал руку.
Через некоторое время, видимо, хозяин прознал про этот курьёзный инцидент, ибо этот парень жалостно просил у меня прощения. Что их всех так ко мне тянуло известно лишь Махавире. И когда он извинялся мне так стало что-то уморительно, потому что я ни с того ни с сего вообразил, как сенсационно стал иконой ЛГБТ движения с радужным флагом в руке и в окружении всех этих мужчин, что проявляли ко мне сексуальный интерес. Я как бы шёл во главе парада, а все те девушки, с кем ничего не вышло стояли с оренбургскими платками и горестно обливались слезами. Потом резко опомнился, ибо всё к этому и шло. Всю жизнь хотел девушек, пусть и не так, как все, а в результате всё равно стал пидором.
Частенько купался в гладком озере, вода пресная и тёплая. Гонял уточек, им было лень взлетать, они до талого гребли подальше. На берег постоянно приходил блаженный мужик, собиратель совместных фоток с иностранцами. Он уже щёлкнулся с австрийкой, со многими гостями, что притаскивались на пляж. Дошла очередь и до меня. Этот мужик позвал меня в гости. Я решил ради любопытства согласиться и посмотреть, что будет. По дороге он купил батон в хлебном ларьке. Мы зашли в мелкую комнатушку. Повсюду валялась одежда и выпуклый старинный телевизор с видеомагнитофоном на столе. Он вытащил альбомы с распечатанными снимками. Этот человек сфотографировался с сотней людей. Я перелистывал и разглядывал их лица.
Этот человек предлагал мне хлеб с мёдом, но у меня аллергия на эту слащавую хрень. Когда он вытащил видеокассету, на обложке которой были изображены сношающиеся люди стало всё понятно, что пора сваливать. Трудно было себе представить, невозможно было вообразить, до какой степени отсталым или просто кретином мог ещё быть человек в двадцать первом веке, чтобы пригласить к себе домой гостя и сходу показывать ему порево. Он, видимо, возбудился, когда я сидел рядом. На гея он был не похож, одному Аллаху было известно, что у него варилось в голове. Как правило именно такие на людях показывали из себя особо религиозных. Такими были и так называемые приличные девочки недотроги: в обществе они благородные и целомудренные монашки, а наедине — член из жопы подольше не извлекай.
Братская Турция подходила к концу. Все любили Джима. Я даже не зашёл к владельцу, чтобы попрощаться с ним и его семейкой. За весь месяц он не задал мне ни одного вопроса не по волонтёрской деятельности. Насколько я отсутствовал и был незначителен и пустячен. Принёс, подал, убрал, ушёл к себе.
Вылет был из Анталии поздним утром. Я ехал на автобусе и вечером приехал. На душе было очень хорошо и свободно. Не зная чем заняться, я решил полазить по городу, а к поздней ночи притащиться в аэропорт пешедралом.
Не зря это место именовали турецким Сочи. Во всех торговых центрах всё по-русски и разговаривали все вокруг на нём. За два месяца молчания чуть-чуть побеседовал с одной продавщицей, чтобы вспомнить. На останки местной валюты купил несколько пачек сока, мороженое и прочую нездоровую шнягу.
За забором в одном из гостиниц бегали курочки, гуси и уточки. Завис на них до наступления темноты, так мне надоели все эти холёные туристические морды.
До пляжа не рискнул идти, и так уже прошёл километров десять. Поздней ночью развернулся и не спеша побрёл на аэроплан.
Все заезжали через кпп аэропорта на колёсах, а я не так просто проскочил на своих двух. Немножко пообыскивали дяди с пистолетами и затем впустили. До рейса миллион минут, на пол не лечь, из-за подлокотников тоже не растянуться. Я расположился поближе к потокам прилетающих и улетающих людишек. Особой радости ни у тех и ни у других не заметил. Листал загран, так быстро всё прошло. Внезапно заканчивался срок действия, а новый и не нужен, тридцать первая страна, тридцать вторая, тридцать третья, зачем.
Меня, как и многих других промурыжили на паспортном контроле в Бен Гурионе. Кто-то говорил, что нужно балакать, что цель визита — туризм. Я честно признался, что прибыл как волонтёр в хоспис Хайфы. Это было рискованно, ибо всякая нищета слеталась на эту святейшую землю и безвозвратно оставалась. Меня выручили десятки печатей и виз, я никогда не нарушил правила въезда и выезда.
Я вышел из аэропорта и оказался на безлюдной местности у трассы. Нормальные люди отбывали на транспорте, а я искал пеший выход на магистраль. Было немного волнительно, что меня арестуют, задымлённый воздух был очень тревожный. Мой прилёт в Израиль был глупой ошибкой. Но меня уже ждали, кому-то отказали из-за меня, и я не мог взять и свалить домой в РФ.
Несмотря на половину осени, прочно стояла жуткая жара. Везде пахло мертвечиной и разложением, точно как в Москве. Сюда, как и туда устремлялось самое гнусное и ненасытное отребье вида человек. Но автостоп оказался очень хорош. Перед самым пунктом назначения на предпоследней машинке остановилась зверски красивая девушка. Мы проехали чуть-чуть. Она была весьма заинтересована мной. Я ей сказал адрес моего хосписа. Девушка призналась, что знает где это, что это всё находится на исторической улице Хайфы. Она сказала, что часто бывает там. Я так обрадовался, ибо весь разговор шёл к тому, что мы ещё увидимся. Она высадила меня на отличном участке дороги с шикарной обочиной и уехала. Что-то было всегда не так, чего-то всё время не хватало… Я просто был уже слишком мёртв, слишком расслаблен, слишком пуст. Её чёрные длинные волосы, синие глаза, высокий рост… Она сразу после армейки походу и ей Рэмбо был нужен, а не тонкий, изящный мальчик.
Было бы здорово если и в России тоже сделали обязательный призыв для женского пола. Тогда было бы точно полное равноправие и может быть только так получилось бы сделать из них людей, а не клуш, сующих своё лицо в арендованный букет цветов. Особо тупейшие особи доходили до того, что загружали фотографии дорогой пищи с неосознанным намёком на свою жуткую нищету. Но всё равно, всё что было связано с дарением цветов вызывало самые неприязненные чувства. Увидел девушку с букетом, забудь про неё сразу, ставь крест, она уже покойник. Это была такая низость, с мёртвыми, невинными цветами, чем больше количество, тем дороже шалава себя преподносящая. Они до сих пор думали, что это круто, это шикарно, это дорого. А те, кто дарил это им — это гробовые черви с полным отсутствием мозга. Он решился на это и стал стоящим другом, щедрым мужчиной для души. Он знал, как сделать ей приятно. Получился такой шикарный снимок, как официальное предостережение для следующих — вот такой уровень, такая планка. Она придвинула бутоны поближе к лицу, никто не должен был знать от кого это, но точно от настоящего.
День за днём мне всё больше и больше не нравилось в Хайфе, в Израиле, а ведь меня уже ждали в Иерусалиме уже в другом хосписе: я его пробил давно, ещё в Бодруме.
Последняя попутка подбросила меня прямо к к входу в хоспис, где я забронировал себе волонтёрство на месяц. Это было двухэтажное здание с боковою пристройкой для таких же залётных, как я. На первом этаже находились регистратура с диванами, кухня, бар, широкий открытый двор со столиками. На втором восемь комнат, забитых по традиции двухъярусными койками. Рабочий день разбивался на четыре промежутка: утро, день, вечер и ночь. Последний был самым продолжительным и моим любимым: нужно просто спать на диване рядом со входом и открывать ворота, если кто поздно приходил. В остальные же моешь туалеты, душевые, полы, комнаты, меняешь постельное бельё, стираешь, заселяешь гостей, проверяешь их паспорта, объясняешь что где куда, помогаешь в кафе во дворе, убираешься на кухне, правильно наливаешь пиво из бочки и многое-многое другое, что скажут. Хозяева два брата араба. Взамен я получил койку в комнате для волонтёров, скудный завтрак из тошнотворного хумуса с небольшими плюшками в виде оливок, солёных огурчиков и двух кусочков хлеба. Остальную еду где хочешь там и бери.
Первый день был ознакомительный, многие волонтёры уже готовились к выезду: немец и ещё две девушки расплывчатой нации, я и не спрашивал, как обычно просто молча наблюдал. Ожидали приезда других.