В продовольственном гипермаркете, где десятки касс на выходе и уймища зряшных охранников я заметил пару молодых. Парень с девушкой стояли напротив отдела с гелями и шампунем. Она повернулась спиной ко мне и шустро засунула в глубокий карман пальто флакон. Этот знаменательный момент стал для меня как жестокое избиение лошади на глазах Фридриха. Я перестал тибрить в магазинах.

Пересёкся с Урсулой. Она была замужем и с ребёнком, проживала в Подмосковье, а в столице проходила очередное повышение квалификации или обучение. Она же до сих пор находила себя моделью. Все эти тренинги, занятия… Замкадовское говно стекалось туда, платило деньги за изменённые слова, а в конце получало бумажонку-сертификат или диплом, чтобы можно было продавать обещания уже у себя в Зажопинске ещё более наивным и доверчивым.

Мы прошли с Урсулой турникет и начали спускаться по эскалатору, чтобы каждый поехал к себе. Она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала, что очень хочет изменить мужу. Я как обычно молчал и ни о чём не думал. Даже если я б её пнул и она покатилась по лестнице, всё равно бы ничего не изменилось. Я видел, как выглядит её супруг, очень приятный на наружность и славный парень, не такое резкое быдло, как я. Они всё равно разженились по классике современности. Свадьба, произведение на свет прицепки, расход. Главное в браке успеть понести, чтобы рядовые люди не проронили, что залетела, как шлюха, а опросталась, как достопочтенный гражданин в любви и согласии. Бабы ну очень трусливые, особенно в отношении общественного мнения. Вся их правильная жизнь — это строгое соответствие ожиданиям толпы и общепринятым шаблонам. Вся их чистоплотная жизнь была одним сплошным страхом разоблачения. Никто до самой их кончины не должен был догадаться какие они были на самом деле.

Меня начинало изрядно тошнить от этого переполненного мясом города. Менял хосписы для проживания, ну хоть недорого было, не больше трёх сотен за ночь, как в Саратове. Спортивные болельщики из отсталых государств Южной Америки сводили с ума всех, особенно администратора. Она замучилась юзать переводчик, чтобы донести до этих хоть что-то. Какой-то дед из Перу спал подо мной прям в уличной одежде и в ботинках. Этот болван умудрился потерять паспорт в такси и поднял на уши весь хоспис. Основная масса проживающих гастарбайтеры. Этот был божественный купаж из индейцев и узбеков. В туалет не пройти, всё засрано, душевые вывернуты с корнем.

Мне стало очень не нравиться, что я ходил музицировать, как на работу. Каждый день ездил на Арбат и в некоторые другие злачные места. Однажды не успел забронировать площадку для выступления, и всё уже было забито другими музыкантами на недели вперёд. Всё ожидаемо легко скатилось в пропасть. На все эти деньги, что я надудел я прикупил зимнюю куртку, ветровку и сверхпрочные девяностые айрмаксы.

Я выдержал и продержался в Москве всего чуть больше двух недель, а казалось целую вечность. Последний хоспис был оплачен наперёд на месяц, но я прожил там всего ничего, а непрожитую разницу никто не возвратил.

Снова воротился в серединку средней полосы. Всё потому что я мечтал о девочках из Тольятти. Приткнулся в местный магазин стройматериалов. Месяц на мотоцикле ездил на стажировку в Сызрань. Научился сооружать дворцы из гипсокартона в стиле баварского рококо. Хоть мог провод с вилкой соединить и узнал про краску на водной основе, которую можно колеровать. Коллектив подобрался на редкость приятный, ибо все как и я, люди из сельской глубинки, а не какие-нибудь паскудные москвичи или ещё какая высокомерная гадость из крупноформатных городов. Зарисовывал бабушкины обои в своей единственной комнате разными стилями нанесения: валиком, рукой, кистью, просто плескал в стену наобум. В итоге получилось то, что получилось.

На выходных ездил в Саратов на творческие вечера. Играл на набережной напротив лавки влюблённых. Меня не выгоняли, как в Москве. Люди плясали, одна девушка так увлеклась, что не давала мне передохнуть. Она была помешана на кельтской культуре: скакала и крутилась, как заведённая.

У меня была одна знакомая в Саратове, у неё было полно недвижимости в городе и большущий загородный участок с усадебным домом.

Её звали Оксана. Да, это была именно она, та самая Оксана. Этот человек не уважал то, чем я занимался, но проявил королевское великодушие и один раз разрешил переночевать у неё.

Мы спустились в метро и она сказала, что у неё есть выгодный проездной. Она купила для себя и меня билет со скидкой. Я прекрасно знал, что это очень жадный и алчный человек и поскорей насчитал мелочи, чтобы ей не стало плохо. Я вернул ей даже больше, чем нужно было. Она была готова оторвать мне руки вместе с этими жалкими копейками.

Мы прибыли на квартиру немного поздним вечером. Я был очень голоден и наивно ожидал, что меня примут, как гостя. У Оксаны дома не было даже куска хлеба. Она знала заблаговременно, что пригласит меня и вот такое радушие. Этот человек ездил ко мне в Сызрань каждую неделю длительное время. Я прекрасно знал, что билет на электричку стоит денег. И чтобы она ко мне приехала и ещё себе еду пошла покупать…

Я сел за пустой стол. Оксана налила мне из крана воды. Я спросил было ли что поесть. Она сказала, что через дорогу работает круглосуточный супермаркет. Я горько пожалел, что согласился приехать, лучше бы заночевал в хосписе или прямо на улице.

Мы вышли на улицу за продуктами, и по дороге она увлечённо рассказывала о жизни в Европе. Она свободно летала туда каждый год и выкладывала фоточку каждого города, чтобы все видели какая у неё чрезвычайно успешная, насыщенная жизнь.

Я купил кое-что слопать. Сам приготовил, потому что этот человек был неприспособлен заботиться о ком-то ещё кроме себя. Оксана стала превосходным образцом нынешнего русского радушия. Раз в год приехал и такой необычно тёплый, задушевный приём.

Она даже не притронулась к сваренной мною еде: либо настолько до нашей встречи обожралась, либо такая дешёвая снедь не для такой титулованной недопринцесски. Каждую минуту я хотел самовольно покинуть эту злополучную квартиру. Она была просторной, в достаточно престижном районе, но в ней не было для меня места.

Утром я поспешил смотать удочки оттуда, чтобы больше никогда не возвращаться. Чтобы не испытывать такое крайнее неудобство от такой хозяйки с типичном комплексом русской женщины: мне все должны, я же никому, а также полным отсутствием житейского ума и проницательности. Я поблагодарил этого человека за ночлег, пожелал всего самого наилучшего и устремился на электричку домой.

В другой день музицирования мне вложила номер телефона девушка с преимущественно восточной внешностью. Я закончил уличный концерт. Мы столкнулись. Она была приезжей из Оренбуржья и работала в какой-то больнице. Я предложил дойти вместе до вокзала. Всю дорогу она доказывала мне, что она русская несмотря на немного косые глаза. Я сразу понял, что она абсолютно непригодная, очередная помешанная на своём лице, на которое всем по сути было насрать.

До рейса по рельсам оставалось время. Мы сели в привокзальную бургерную, куда все обожали забегать в тубзик. Как же было ясно видно, как же она до тряски ждала, чтобы я ей предложил за свой счёт купить. Эта девушка не вытерпела, и с перекошенным от негодования лицом поплелась сама к кассе и купила себе напиток с трубочкой. Она рассказывала, как любит гарика потера, а я наоборот терпеть не мог этих недоволшебников с дебильными лицами. Я в открытую ей это сказал, добавив, что предпочитаю властелина колец да ещё и в гоблинском переводе. Она меня возненавидела. На перроне, перед загрузкой в вагон я предпринял попытку чмокнуть её в губы, но она пренебрежительно отвернулась. Сразу же после того, как состав тронулся я подчистую забыл про неё.

Изредка я играл на ленинградке, потому что там часто бывал отвратительный аккордеонист. Этот недомузыкант притаскивался после меня, садился рядом и внаглую начинал свою трель. Этот гандон видимо очень давно там наигрывал, уже несколько лет на одной точке и считал себя царём исторической улицы Саратова. Я подходил к нему и высказывал в лицо своё справедливое негодование, а этой чмоне хоть бы хны. Сколько на свете было подобных негодяев. Он превосходно видел, что я раньше начал концерт и сука всё равно заглушал меня своей одной и той же заезженной и истасканной военно-патриотической парашей.