Даже две.
Первая заключалась в том, что опущенными оказались сцены в доме Епанчиных и в доме Иволгиных и, таким образом, Людмила Чурсина должна была сразу взять слишком высокий эмоциональный тон, что было чрезвычайно сложно.
Вторая же была, по всей вероятности, обусловлена первой — наверное, для облегчения задачи актрисе, Юрий Еремин придумал, что во время этой сцены Настасья Филипповна выпивает один за другим несколько бокалов (добро бы еще бокалов, каких-то рыцарских кубков!) шампанского, и трагическая сцена торга с бросанием денег в горящий камин приобрела странную окраску эксцентричного поступка нетрезвой женщины в то время, как героиня Чурсиной пребывает в горячке гнева, оскорбления, отчаяния…
Уверена, что Людмила Чурсина могла бы сыграть эту сцену намного сильнее и ярче, со всей присущей ей эмоциональностью и глубиной погружения в характер, не будь она столь скована тисками режиссерского замысла.
И тем не менее корреспондент ереванской газеты «Коммунист» А. Данилова, где театр был с «Идиотом» в гастрольной поездке, справедливо отмечала, что, несмотря на неровность режиссерского воплощения, «в холодной, мертвенно-бледной Настасье Филипповне Л. Чурсиной чувствуется боль и безысходность. Она так обыденно повествует о том, как стала содержанкой Тоцкого, словно у нее уже давно все чувства высохли и умерли. Даже слова: „Я желала бы воскреснуть“, — произносятся с таким сарказмом, что содрогаешься от мысли: теплится в душе надежда, да вряд ли ей осуществиться».
А корреспондент одесской газеты «Знамя коммунизма» Ф. Кохвихт писал о работе актрисы: «Людмила Чурсина раскрылась здесь (после многих и разных ролей в кино и в театре) как актриса острого трагедийного дарования. Она чутко и истово вчиталась в Достоевского и перевоплотилась в Настасью Филипповну…».
Что касается «острого трагедийного дарования», на мой взгляд, в этих словах есть небольшая, но все же несправедливость: в этом качестве Людмила Чурсина представала не раз на экране, покоряя зрителей именно редкостным умением донести невымышленную трагедию своих персонажей. Они были очень разными, что не раз отмечалось, но все они были пронизаны этим мучительным мироощущением, которым проникался и каждый зритель, запоминая эти работы, как оказалось, на всю жизнь.
Критик Евгений Сурков в своей статье, опубликованной газетой «Советская культура», обстоятельно анализируя спектакль (в основном образ главного героя, князя Льва Николаевича Мышкина), отметил, что Людмила Чурсина сыграла роль Настасьи Филипповны «серьезно, крупно. У нее роль вычерчена четко и безупречно логично». Однако, на взгляд критика, актриса сыграла «умно, но холодно, невольно накреняя роль ближе к стереотипу „роковых женщин“, загадочных и таинственных, к героине романа отношения не имеющих».
Не совсем соглашаясь, а скорее, совсем не соглашаясь с подобным мнением, позволю заметить: то, о чем я говорила выше в связи с режиссерской перекомпоновкой романа, имеет самое прямое и непосредственное отношение к тому, о чем пишет Е. Сурков. Настасья Филипповна — именно «роковая женщина», «инфернальная», каких в произведениях Ф. М. Достоевского мы встречаем постоянно, но не в том понимании, что вкладывается в это понятие сегодня. Женщина трагической судьбы, несущая в себе гибель, как свою собственную, так и тех, кто к ней приближается, потому что поступками, порывами этой женщины чаще всего правит Рок — месть за вот так сложившуюся жизнь, страстный поиск виноватых и ненависть к ним, стремление к самоистреблению, самоуничижению.
Не хочешь, а вспомнишь здесь приведенные в главе о кино слова о «творце собственной беды»… Они в полной мере относятся и к Настасье Филипповне, какой сыграла ее Людмила Чурсина.
А еще — очень нужно вспомнить те слова, которые были написаны Федором Михайловичем Достоевским в одной из его статей задолго до создания романа «Идиот»: «Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье и всегда — страданием. В этом есть непреложный закон…» Замечательные слова! Но и сам Достоевский ощущал их несбыточность, не обязательное исполнение «непреложного закона». По крайней мере, в произведениях самого автора… Впрочем, здесь стоило бы задуматься над тем, что для героини Людмилы Чурсиной после всех перенесенных страданий, может быть, счастье и заключалось только в окончании земной жизни и, по Достоевскому, в переходе в мир вечной справедливости…
Очень интересно подметил в своей статье, опубликованной в газете «Труд», известный критик Анатолий Смелянский: «Актриса проникновенной лирической силы, внутреннего достоинства, точного и изящного рисунка Л. Чурсина и в этой труднейшей роли верна себе. Ни секунды наигрыша или ложной экзальтации, стремление проникнуть в источник гордыни „униженной и оскорбленной“, попытка раскрыть фигуру изломанную и загадочную, святую и грешную. Однако в реальном течении спектакля Настасья Филипповна пока стоит особняком. Не очень соприкасаются с ней основные линии, составляющие смысл зрелища».
Это наблюдение Анатолия Смелянского навело меня на мысль о том, что Людмила Чурсина так напряженно внутренне готовилась к вводу на роль Настасьи Филипповны в Вахтанговском театре, потом в работе с Розой Сиротой, что у актрисы сложился свой глубокий, выстраданный взгляд на образ, укрупнявшийся и уточнявшийся с десятилетиями. Может быть, Чурсина и не со всем в трактовке Юрия Еремина соглашалась, но… это был дебют уже известной актрисы на московской, новой для нее сцене, в новом творческом коллективе, а значит — с чем-то приходилось мириться, чем-то жертвовать.
Это неизбежно для артиста…
В одном из интервью Елене Михайловской Людмила Чурсина говорила, отвечая на вопрос корреспондента о схожести с героиней Достоевского: похожа ли? «И да, и нет. Хотя в какой-то момент на репетиции или уже на спектакле я начинаю забывать, где она, а где я, даже путать. Так было чуть ли не со всеми моими ролями. И не поймешь: это в тебя привнесено образом или ты это сам из себя извлек. А поскольку и в кино, начиная с „Донской повести“, „Угрюм-реки“, „Виринеи“, „Журавушки“, играла русских женщин примерно одного типа, то, наверное, это и стало моей сущностью.
Но вернемся к Настасье Филипповне… Когда в Ленинграде Роза Сирота предложила мне поработать над этим моноспектаклем, я удивилась. Казалось, на роль нужна совершенно другая женщина — хрупкая, маленькая. Сирота — человек с очень чуткой душою. Возможно, это входит в понятие веры, которая ей никогда не позволяла преступить, предать, нарушить, оказаться неделикатной. „Рок“, „инфернальность“ — всем этим она меня просто околдовала, вовлекла в необычную атмосферу мира Достоевского. Это были не просто репетиции, а разговор о жизни, попытка найти созвучное в собственной судьбе. Роза обращается с актерами, как мало кто из режиссеров сегодня. Она умеет заставить их поверить в себя, открыть какие-то новые грани, возможности. Мне безумно много дала эта работа.
В 1984 году я была приглашена в ЦАТСА на роль Настасьи Филипповны в инсценировке по роману Ф. М. Достоевского „Идиот“.
— В конце концов она стала вашей любимой ролью?
— Одной из… А потом появились другие. Каждая новая роль включает и предшествующие. Потому сказать про единственную любимую — погрешить против остальных. А наиболее дорога последняя, на которую ухлопана масса сил, энергии, нервов».
Вспоминая о своем дебюте на сцене Театра Советской армии, Людмила Чурсина признавалась, что роль давалась ей мучительно. Но недаром грезила актриса о Настасье Филипповне много лет, как бы внутренне готовясь к тому, что когда-нибудь встреча актрисы с этой героиней неизбежно должна произойти. Несмотря на жесткость режиссерской интерпретации, в которой она не вольна была столь же жестко проявить собственное видение, Людмила Чурсина создала противоречия сложной натуры Настасьи Филипповны, сотканные из страстной озлобленности, оскорбленности, неукротимой гордости и в то же самое время — великодушия, милосердия. В стремлении уничтожить, растоптать себя самое она доходила до крайностей, губя вокруг себя многих, но главное заключалось в том, что вся грязь жизни не уничтожила в ней без остатка нравственную чистоту и чувство собственного достоинства оскорбленной, но сильной женщины…