А еще через пару дней она смогла встать. Правда, ноги не держали тяжелого тела, да и ходить им совсем не хотелось. Но Елень заставила себя пройтись по комнате. Потом еще и еще. Она упрямо ходила от окна до стены, от входной двери к столику на резных ножках. Капитан Ким заглядывал в комнату, где сидела Елень, встречался с ней глазами и уходил. Порога комнаты он не пересекал и совсем ничего не говорил. Что было нужно, передавал через Хванге, Сонъи или Гаыль.
Старого министра она ни разу за это время не увидела. Лишь раз мельком, проходя по двору, он скользнул взглядом по окнам комнаты жены предателя — Елень бросило в жар! Его она боялась. Боялась как чего-то неизбежного. В его холодных глазах читала ненависть к себе, к своим детям. Этот человек ненавидел ее так сильно, что хотел убить. Женщина уже знала, что комната, в которой она жила, ранее принадлежала покойной матери Чжонку и что после ее кончины никто никогда не жил здесь. Женская половина дома пустовала на протяжении многих лет. Она так же знала, что ее присутствие внесло разлад между отцом и сыном.
А еще Елень не отпускала мысль о том, что же случилось с телами ее мужа и старших сыновей. Но у кого она могла спросить об этом?
— Гаыль, ты же можешь выйти за ворота, узнай, что случилось с телами казненных, — попросила она свою служанку. Та потупила взор и вздохнула.
— Я уж узнавала, госпожа.
У Елень замерло сердце.
— Не томи! — приказала она.
— Им… им… им отрубили головы и… выставили на всеобщее обозрение. А тела…, — но тут Гаыль, закусила губу и замолчала.
— Ну, — обмершим голосом настаивала госпожа.
— А тела бросили за городом, говорят, что их уже давно съели звери…
Елень отвернулась и прикрыла от бессилия глаза. Память тут же нарисовала такие одинаковые и в то же время такие разные лица сыновей. Улыбка Шиу, словно луч солнца, скользнула перед взором. Как же это? Как же так все могло измениться? За что так жестоко наказали мужа и мальчиков? Даже после смерти нет им успокоения…
А через три дня она смогла дойти до ворот. Вот только покинуть усадьбу ни ей, ни детям не позволили. Слуги преградили дорогу, и она молча повернула обратно. Душа терзалась.
— Госпожа, как же вы их искать собираетесь? — упрашивала Гаыль. — Столько времени прошло…
Елень все понимала. Все знала. Но сердце было не на месте. Детям она и полусловом не обмолвилась, но думала об этом беспрестанно.
Глава седьмая
Приближалась середина ноября. На улице изрядно похолодало, хотя до больших морозов было еще далеко. Наконец, с рук Елень сняли повязки. Она сама держала ложку и уже могла передвигаться по своей комнате.
Соджун молча наблюдал за ней — за ним так же молча наблюдал отец. Старый политик больше не заикался о рабыне, живущей в покоях госпожи. Она будто перестала для него существовать. Ходил мимо ее окон и делал вид, что все, как и прежде. Соджуну иной раз становилось не по себе от этого. Он слишком хорошо знал отца. Знал, что тот с годами стал еще упрямее, терпеливее и что уж точно, он ничего не забыл.
Соджун все так же выполнял свои обязанности, каждое утро уезжая верхом в магистрат. Однажды на рассвете его призвал отец. Капитан убрал ногу из стремени и прошел в покои. Старый политик тоже собирался на службу: служанка помогала ему с облачением. Сын терпеливо ждал, пока тот оденется и сядет за свой столик, сам же остался стоять. Старик окинул его взглядом и вздохнул, указав на подушку.
— Я решил тебя женить, — заявил он, едва Соджун сел.
Тот, опешив, вскинул на него глаза.