Старик поставил чашку и выпрямился.
— В качестве кого? Твоей наложницей она не…
— В качестве рабов. Не продавайте их, не ссылайте. Они могут работать, но только чтоб…
— Слишком много условий! — перебил старик. — Они моя собственность!
— Они моя собственность! — припечатал Соджун, удивляясь и пугаясь собственной наглости.
Отец вытаращил на него глаза, уже открыл, было, рот, чтоб прикрикнуть, но сын не позволил.
— Вы забыли? Это моя награда от его высочества принца Суяна. Награда за ту ночь. Или вы хотите ее оспорить?
Старик захлопнул рот и отвернулся. Сказать что-то в противовес он не мог. Принц Суян при нем подарил этих четверых Соджуну. Претендовать на подарок от венценосной особы было бесчестно. Тем более, когда это — награда твоего сына.
— Отец, — позвал Соджун.
Тот перевел взгляд на него. Соджун пытался прочесть мысли старика, бороздившие морщинистое чело, но он никогда не мог понять своего отца. Старик с досады покачивался над столиком. Капитан молчал, сгорая от нетерпения.
— Кто я, чтобы спорить с его светлостью принцем Суяном? — наконец проговорил политик. А потом он так посмотрел на своего сына, что у того мир качнулся перед глазами. — Я даю тебе слово: эти четверо не покинут нашего дома, но ты поклянешься мне, что она никогда не будет твоей наложницей. Если ты нарушишь данное слово, клянусь Небом, эта ведьма умрет. И поверь мне, в тот миг она сама будет звать смерть. Уж я постараюсь.
Соджун, пораженный в самое сердце, оглушенный собственным страхом, сжал кулаки, чувствуя, как ногти вонзаются в ладони. У него от напряжения взмокла спина. Он едва различал слова отца. Они вливались в ухо, отравляя сознание, убивая душу. Было трудно дышать, еще тяжелее — осознать черствость родителя, наслаждавшегося твоей слабостью, упивавшегося ею. Соджун, загнанный в угол, готов был согласиться и на большее. Те условия, что выдвигал отец, его не пугали. Его страшила та уверенность, что источал политик, когда говорил о смерти Елень. Капитан знал: рука отца не дрогнет, поднимаясь на эту женщину. И то, что Соджуну чужестранка была так дорога, сейчас было на руку старому интригану. Своенравный сын превращался в послушную и бездушную марионетку.
Соджун склонился перед отцом, тем самым принимая правила игры. Потом поднялся и покинул покои родителя.
Оказавшись во дворе, он задышал открытым ртом, вдыхая стылый воздух и усмиряя собственное ярившееся сердце. Обвел взглядом родной двор, который превращался в тюрьму для него и его возлюбленной. Столько лет он прожил здесь, но никогда не был счастлив. Его старший брат Хёнчжун утонул в семнадцать лет. Соджуну тогда едва минуло семь. Брат был отрадой и единственной семьей выросшего без матери ребенка. Отец любил жену, наверно, поэтому не простил сына, укравшего его любовь. Он и увидел Соджуна, когда впервые призвал его к себе после смерти первенца. Семилетний ребенок глядел исподлобья на родителя и боялся его до дрожи в коленях. А тот смотрел на него тяжелым взглядом из-под сведенных на переносице бровей и молчал. Молчание было настоящей пыткой. Как разговаривать с отцом, ребенок не знал. Через несколько лет отец отдал его в ученики лучшему меченосцу Чосона, и мальчик увидел и узнал другой мир, другую жизнь. А потом в его душу вошла любовь, заполнив мысли и чувства. Не просто любовь — отрада всей жизни.
Соджун был так погружен в свои мысли, что не заметил сына, подошедшего к нему. Чжонку смотрел, смотрел на отца, а потом кашлянул, привлекая к себе внимание. Отец оглянулся.
— Почему ты еще не спишь? — спросил он.
Чжонку неуклюже улыбнулся, потом вдруг посерьезнел, стрельнул на отца снизу вверх глазами и вновь попытался улыбнуться.
Он подошел к сыну. Тот сразу поклонился.