…К своему тайному стыду, должен признаться: то, что я видел за эти несколько дней похода, пробудило во мне подозрение и даже уверенность в том, что наши противники обходятся с китайцами и их имуществом совершенно иным образом, чем мы.
30 декабря. …Внезапно открыли адский огонь из винтовок и пулеметов по нашим частям, заметным при свете горящих складов. Потери были огромные. Сыны донских степей, которые весьма отважно грабили мирных маньчжурцев, кинулись, говорят, в мгновение ока улепетывать[72]. Наши драгуны отступили на некоторое расстояние, залегли и начали ответный огонь… Потеряв около 200 человек из 700, колонна организованно отступила, унося убитых и раненых[73].
В феврале 1905 года, в дни сражений при Мукдене[74], фортуна изменила Маннергейму: «…В одно мгновение я потерял 15 человек и пару десятков лошадей. Молодой граф Канкрин, бывший у меня вестовым, получил пулю в сердце в тот самый момент, когда развернулся, чтобы отнести мой приказ. Мой лучший (единственный хороший) конь был застрелен подо мной. Это благородное животное, уже смертельно раненное, носило меня до конца боя и, только выполнив свою задачу, рухнуло наземь и испустило дух, к моему глубокому горю. Бедняга Канкрин пару дней назад отличился в рейде вдоль монгольской границы, который я проводил с двумя эскадронами, и был представлен к Георгиевскому кресту. Он едва успеет получить деревянный крест на свою могилу в Мукдене…»[75]
Весьма характерно для Маннергейма: он едва ли не больше горюет о своем скакуне Талисмане, чем о юном графе Канкрине; недаром много позже, уже в Финляндии, бытовала шутка, что маршал относится к лошадям гораздо сердечнее, чем к людям.
В эти же дни он заболел, в ухе у него образовался нарыв, поднялась высокая температура, и состояние продолжало ухудшаться. Пришлось отправляться в госпиталь.
Из дневника Г. Маннергейма25 февраля. Решили сдать Мукден… Я сопровождаю командующего корпусом. Ложусь спать с высокой температурой. Рано утром стреляют по позициям японцев. Командующий корпусом со своим штабом наблюдает в бинокль за результатом действий батарей. Я лежу во прахе, неспособный даже пошевелиться. В одиннадцать часов командующий отбывает в северо-восточном направлении. Нач<альник> штаба барон Бринкен просит меня отправиться на санитарный поезд. Скачу в горящий Мукден, где подожжены все склады и железнодорожные постройки. Ни следов поезда. Скачу на север. Все дороги запружены обозами, перемешанными с пехотными и артиллерийскими колоннами. Царит хаос. За несколько верст от Мукдена попадаем в артиллерийский обстрел с двух сторон, он продолжается до станции Кучитай. Мне удается смертельно усталым попасть в вагон, называемый теплушкой, в котором множество раненых солдат и офицеров. В числе последних пара таких, которые, по-моему, кажутся вполне здоровыми. Всю ночь наш вагон осаждали солдаты, бегущие с фронта и желавшие попасть вовнутрь. Они висели на крыше, на сцеплениях вагонов и даже между колесами.[76]
В конце концов Маннергейм оказался в военно-полевом госпитале Финляндского Красного Креста, где ему был обеспечен самый теплый прием и наилучший уход; от болезни и переутомления он так ослаб, что не в силах был даже писать родным. На поправку его перевели в евангелический госпиталь, организованный прибалтийскими немцами. К апрелю Маннергейм был снова в седле. Катастрофическая для России война шла к концу. После Мукденского сражения генерал Линевич сменил Куропаткина на посту командующего армией, но война была уже проиграна. В довершение неудач в мае в сражении при Цусиме был разгромлен русский флот. Маннергейм наблюдает и анализирует происходящее.
Г. Маннергейм – отцу К. Р. МаннергеймуЦеньтьзянтунь, 31 августа 1905 г.
Дорогой Папа!
Вчера сюда заезжал Стахович и рассказал, что японцы отказались от своих требований, касающихся Сахалина, сокращения русских вооруженных сил на Дальнем Востоке и от выдачи интернированных в нейтральных портах военных судов. Они даже не требуют выплаты контрибуции более чем 1 200 000 000. Если эти телеграммы – не пустые предположения, то, пожалуй, верно, что скоро у нас будет мир. Каким приятным триумфом будет наше возвращение в Россию!
Во всяком случае, странно, что Япония настолько смягчила свои условия. У них для этого должны быть серьезные внутренние причины, поскольку подобный мир отнюдь не имеет для них решающей выгоды, если принять во внимание их прямо-таки сказочные успехи – 3 эскадры уничтожено, первоклассное укрепление захвачено, 3 гигантски больших сражения выиграно и три других, столь же важных, Сахалин взят, и за всю войну, длившуюся полтора года, – ни единого провала, ни одной неудачной операции. С другой стороны, наша армия сейчас примерно в два раза больше, чем до Мукденского сражения, но как обстоит с организацией и как с высшим, так и с низшим командованием?
Я думаю все же, что с точки зрения реорганизации армии войну надо было бы продолжить, и еще какая-нибудь неудача была бы кстати. Назначение Мылова и Случевского (и тот, и другой выставлены вон из армии, так как они оказались негодными командующими корпусом) членами Государственного совета обороны, а также назначение Мау и Романова дивизионными генералами после того, как их из-за слабых нервов и негодного командования, сопровождаемых скандалом, отправили в Европу, ясно показывают, что самодовольные центральные органы не желают принимать во внимание опыт, полученный на сцене военных действий. Такой же выглядит и внутриполитическая ситуация.
Непокорность, не сулящая добра. Может ли манифест о Государственной думе удовлетворить все слои общества? Если призадуматься, что сильнейшей опорой революционных движений последнего времени были рабочие, то, по-моему, невероятно, что этого вечного очага недовольства совершенно не учитывают и им не дается возможности выбрать ни единого представителя. Правда, в России привыкли уступать, и во многом, но что-то не верится, что подобный манифест способен надолго умиротворить недовольных.
Поскольку скоро наступит мир, назначения Стаховича не утвердят, и ему придется снова взять на себя обязанность командира полка. Наш новый командующий бригадой Бернов, который, говоря между прочим, нравится мне не больше своего предшественника, к нашему великому изумлению, назначен дивизионным генералом (пока что, правда, временно). Для такого совершенно незаслуженного успеха достаточно, что он старый знакомый Линевича. Как видишь, здесь все еще в почете наши старые добрые принципы.
Производство в полковники продолжает быть нерешенным, и его не поменяли окончательно, как я раньше думал, на Владимирский крест. Все же боюсь, что окончание войны вызывает у командования нежелание раздавать награды повышениями. Было большой неприятностью, что я не мог устремиться сюда сразу, как только разразилась война. Если бы это произошло, у меня были бы большие возможности командовать теперь собственным полком. Если меня сейчас произведут в полковники и годы службы будут начислять с февраля, то может пройти еще с год, прежде чем я получу полк. Возвращение для разматывания того невообразимо запутанного клубка, который я после себя оставил, не пробуждает во мне жажды жизни. Бог знает, сколько всякого еще предстоит.
Вчера мне пришлось прервать это послание. После того ситуация, видимо, вновь поменялась. Штаб корпуса объявил по телефону, что Высочайшая инстанция приказала телеграммой приготовиться к новым военным действиям. Это опять звучит весьма воинственно, но завтра, видно, все же услышим, что мир – дело решенное.
Сегодня прочел в информационной армейской газете, что генерала Клейхилса собираются назначить генерал-губернатором в Финляндию. Как это приятно звучит – Финляндия под кнутом наместника. Если знаешь, как привычно для него использовать кнут, приходится признать его на редкость подходящим для этой должности.
По возвращении в Петербург я пойду, видимо, на пару лет служить в полицию, а потом на испытательный срок в жандармерию, чтобы получить заслуги для более высоких административных должностей.
Одна из моих чистокровных лошадей остудилась и почти задохнулась в последнем разведывательном рейсе. Она поправляется медленно, и выздоровление еще ненадежно, так что в настоящий момент мое единственное спасение – 11-летняя полукровка. Состояние здоровья армии ухудшилось. Распространяются брюшной тиф и злокачественная малярия. Холеры, чумы и болезни «бери-бери» пока все же не объявилось.
Я трижды пытался телеграфом перевести деньги. Но все-таки не получилось, потому что поблизости нет конторы Русско-китайского банка. Прочитав в газете, что Российский государственный банк открыл филиал конторы в Гельсингфорсе, попросил нашего адъютанта при его отъезде в Гунчжулин послать тебе телеграфом через госбанк 900 рублей в какой-нибудь частный банк Гельсингфорса. Посмотрим, удастся ли попытка. Если нет, отправлю деньги просто почтой. Глупо, но до сих пор я этого не делал, надеясь послать их скорее.