Дорогой друг,

с грустью прочел я те два письма, которые ты мне переслал, и одно из которых отсылаю назад, как ты просил.

Это настоящая трагедия, от которой бедная жертва заслужила быть избавленной, по меньшей мере, хотя бы благодаря своей щедрости и гуманитарной активности. И без слов ясно, что я буду счастлив сделать все для меня возможное, чтобы смягчить для графини то печальное будущее, которое ее ожидает. К сожалению, моя ситуация отнюдь не так блистательна, как, похоже, думают многие. У меня есть доходы, благодаря которым я могу жить довольно прилично здесь, где жизнь дешева, но у меня часто возникают труднопреодолимые сложности.

Болv ьшую часть моих доходов составляет жалованье председателя Национального Совета Обороны, остальное – дивиденды с акций предприятий, считающихся надежными. Я думаю, что все это может измениться в одну ночь. Мне 70 лет, и я служу стране только благодаря персональному исключению, ежегодно возобновляемому. У меня значительные долги, которых я не в состоянии выплатить из-за других вынужденных расходов и из-за обязательств, которые диктуются моим положением. Я вышел из последнего финансового кризиса, едва избежав реализации моих капиталов, и будущее кажется ненадежным.

Я все же надеюсь, что смогу добавить к тем 9000, которые имеются в нашем распоряжении, 2000 в месяц, каковые я буду переводить тебе – если ты любезно мне это позволишь – каждое 1 декабря за 1 год вперед.

С этой целью я посылаю тебе при этом чек на £ 16 500, которые, как мне сказали только что в банке, соответствуют 24 000 фр<анцузских> франков.

Я полагаю, что в любом парижском банке смогут перевести эту сумму прямо на твой счет, и оттуда ты мог бы перевести ее анонимно на адрес, который ты выберешь сам, чтобы быть уверенным, что эти средства пойдут на нужды графини. Я не хотел бы, чтобы мое имя упоминали, и мне кажется особенно важным, чтобы этот Плотников ничего не знал. Прости, что тревожу тебя по этому поводу. Я бы наверняка этого не делал, но я так далеко от Парижа – и не только географически.

Я никогда не смог бы сделать этого сам – от чего, в конце концов, пострадала бы бедная графиня.

С наилучшими пожеланиями Твой Маннергейм[62].

Но вернемся к событиям 1902–1904 годов. А. А. Игнатьев вспоминал, что большинство офицеров по субботам ездили в цирк Чинизелли[63], где собирался в этот вечер «весь веселящийся Петербург» и где француз Филис показывал «невиданное» искусство верховой езды. Филис преподавал и в офицерской кавалерийской школе и оставил заметный след в русской кавалерии: по словам Игнатьева, красная конница впоследствии тоже применяла его методику. Маннергейм проходил курс обучения у этого кавалериста-виртуоза; он вообще при каждом удобном случае продолжал совершенствоваться в мастерстве наездника, несмотря на свои многочисленные переломы. В декабре 1902 года он получил повышение – звание ротмистра. Служба в конюшенной части давно наскучила ему и не сулила ничего нового. Возвращение в кавалергардский полк тоже не прельщало: «Все же я не намерен был отказываться от настоящей военной карьеры. Вскоре после получения звания ротмистра я просил о переводе обратно в армию. Кавалергардский полк вряд ли мог дать мне что-то новое, и потому я просил и получил перевод в Петербургскую офицерскую кавалерийскую школу, где стал командиром так называемого образцового эскадрона. Это была желанная должность, поскольку у командира эскадрона было довольно независимое положение, а права и жалованье, как у командира полка. Школа была как техническим, так и тактическим учебным заведением для кавалерийских офицеров, и ею руководил – уже тогда известный – кавалерийский генерал Брусилов[64], который затем снискал славу как командующий в Первой мировой войне»[65].

Зачисленный на новую должность в мае 1903 года, Маннергейм успел прослужить чуть больше года и решил вновь круто поменять свою жизнь. В феврале 1904 года началась Русско-японская война. Маннергейм просил перевести его в действующие войска, несмотря на то, что Брусилов не хотел отпускать способного и исполнительного подчиненного. В послужном списке значится: «Высочайшим приказом, состоявшимся в 7-й день октября месяца 1904 г., переведен в 52 драгунский Нежинский полк подполковником с отчислением от школы». И далее: «Прибыл в полк 10 ноября 1904».

Решение отправиться добровольцем на японский фронт было вызвано целым рядом обстоятельств. Главным из них был глубокий духовный кризис, который переживал в ту пору 37-летний ротмистр Густав Маннергейм. Этот обычный «кризис среднего возраста» усугубился разводом с женой. К тому же крушение семьи привело Густава не только к духовной, но и к материальной катастрофе: он опять оказался без средств.

И тут Густаву Маннергейму пришлось не только преодолевать сопротивление начальника, но и оправдываться перед возмущенными родственниками в своем стремлении вступить добровольцем в действующую армию и попасть на поля сражений Маньчжурии. Почему?

Чтобы понять этот семейный конфликт, необходимо оглянуться на историю российско-финляндских отношений. В силу своего геополитического положения Финляндия испокон веков была буфером между Россией и Западом. Но, без сомнения, лицо ее было всегда обращено на Запад: многовековая связь со Швецией, всей Скандинавией и Германией, религия, уклад жизни и финская ментальность – все тяготело к Западу. Финляндия с XIII века была частью Швеции; когда она в 1809 году вошла в состав Российской империи, как Великое княжество, Александр I гарантировал ей автономию и особые привилегии. На открытии первого сейма в Борго (Порвоо) он торжественно обещал сохранять в силе основные финляндские (т. е. фактически – шведские) законы, религию и все остальные права финнов. Армия была распущена, и финны не призывались на действительную военную службу вплоть до Крымской кампании 1855 года. Правда, для подготовки офицеров из финских граждан был основан в 1819 году Кадетский корпус во Фридрихсхамне (где подростком так несчастливо учился Маннергейм).

Установленная в 1772 году шведским королем Густавом III форма правления – конституционная монархия – продолжала существовать вплоть до 1919 года. В соответствии с нею сейм созывался исключительно по приказу монарха; вторая сессия состоялась только при Александре II, в 1863 году.

Управлял финляндскими делами генерал-губернатор, назначаемый императором, но фактически общественным и экономическим развитием страны ведал финляндский сенат, созданный решением первого сейма. Интересы Финляндии в Санкт-Петербурге представлял министр-статс-секретарь: у него было право докладывать монарху (великому князю), минуя российские органы управления, и это играло важную роль в периоды обострения отношений между Великим княжеством и Россией.

В Финляндии были свои денежные знаки и почтовые марки, своя таможня. Сохранялись прежняя судебная система и местное самоуправление. Все же государственно-правовое положение Финляндии по-прежнему основывалось на обещаниях, данных когда-то Александром I, и зависело от решений правящего монарха. На протяжении почти всего периода пребывания Финляндии в составе России – за исключением времени либерального правления Александра II – со стороны метрополии постоянно предпринимались более или менее настойчивые попытки русификации страны. С середины 1890-х годов эти попытки приняли последовательный и регулярный характер. Осенью 1898 года генерал-губернатором был назначен генерал Н. И. Бобриков. Он начал с того, что без согласия финляндского сената, т. е. в нарушение существовавшего в Финляндии закона, подготовил и представил императору проект реорганизации управления страной.

Проект был подписан Николаем II в феврале 1899 года и вошел в историю как «Февральский манифест». Для Финляндии настали черные дни: это было началом уничтожения автономии. В соответствии с проектом предполагалось разработать общее для России и Великого княжества законодательство; распустить финляндские войска, созданные в 1855 году, и обязать уроженцев страны проходить воинскую службу в русской армии; предоставить русским (не уроженцам Финляндии) право занимать административные должности; отменить собственную финляндскую монету и таможню, упразднить финляндские почтовые марки; сделать русский главным административным языком и ввести его обязательное преподавание в школах; установить цензуру.

Начали с языка: в 1900 году русский язык объявили административным, затем ввели обязательное преподавание русского языка в школах. Финские почтовые марки заменили русскими. Затем взялись за армию: имперский Государственный совет принял в 1901 году закон о ликвидации финляндских войск и введении в Финляндии, как и в остальных частях России, всеобщей воинской повинности. Но сопротивление обычно законопослушных жителей Финляндии оказалось на редкость упорным: в 1902 году 60 % призывников просто не явилось на призывные пункты. Опасаясь беспорядков, в 1905 году финляндцев вовсе освободили от прохождения военной службы в российских войсках, заменив ее специальным налогом.

Пост министра-статс-секретаря ранее мог занимать по статусу только уроженец Финляндии, но теперь на него назначили В. К. фон Плеве, родившегося в России (с 1902 года он становится министром внутренних дел империи и шефом жандармерии).