– О-о, – сказал судья Кантрелл, – кукла. Куда же я ее, черт возьми, засунул? Дай-ка посмотрю…

Он положил окурок на блюдце, стоявшее у него на столе, и принялся заглядывать в ящики письменного стола в поисках куклы. Не найдя ее ни в одном из них, он встал и подошел к каминной полке, обыскал ее вдоль и поперек, заглянул за подсвечники и странные нефритовые булыжники, но и там ее не оказалось. Судья крутанулся на месте, будто собирался сыграть в жмурки, а затем направился к пианино и поднял крышку, словно решил, что бездумно зашвырнул ее туда, но и в пианино куклы в тартановом наряде не было. Судья Кантрелл снова сел в кресло. Его древняя голова озадаченно моталась из стороны в сторону.

– Самое дурное в том, – сказал он, – что я до конца не уверен, написала ли леди Элизабет, что уже прислала игрушку или что только собирается прислать. Здесь-то и кроется значительная разница. Я разберусь в этом, Лили, и очень скоро ты получишь свою куклу.

Лили обвела взглядом комнату: там было еще много мест, где судья не поискал куклу, но еще ее занимал вопрос, почему благодетельница передумала и отказалась забрать ее к себе. Неужели сестра Мод рассказала ей, что Лили была «мисс Негодницей» или что ей пришлось совершить нечто настолько постыдное, что навлекло бы на хозяйку шотландского замка позор? Она снова посмотрела на судью и отважилась спросить:

– Почему леди Элизабет передумала?

Судья Кантрелл подобрал окурок сигары и, хотя тот уже погас, сжал его пальцами, словно это его успокаивало. Он кашлянул и сказал:

– Судя по всему, у леди Элизабет появился кавалер. Тебе известно, что такое «кавалер», Лили?

– Нет, – ответила Лили.

– Что ж, кавалер – это мужчина, который делает предложение руки и сердца. И для леди Элизабет с ее удручающим недугом, который ты лицезрела собственными глазами, это огромная удача, великое чудо, если хочешь. Но – и я не думаю, что ты поймешь это – упомянутого кавалера тревожит, что ты, дитя, которое поселится в замке, заберет себе все внимание леди Элизабет. Понимаешь?

– Я не стану забирать ее внимание, – сказала Лили. – Я могу пойти в лес и поиграть там с животными. Я могу подружиться с овечкой. Я могу построить домик на дереве. Я могу пойти к озеру и слушать, как шуршат мелкие волны.

– Ах, благослови тебя Господь, да, я уверен, что ты могла бы всем этим заняться, но ведь леди Элизабет этого, конечно же, не знает, как не знает и ее кавалер.

– Вы можете написать им об этом.

– Написать им об этом! Что ж, я, пожалуй, мог бы. Но, если уж говорить с тобой начистоту о взрослых вещах, Лили, то я думаю, что тут дело еще и в денежном вопросе.

– Что значит «денежный вопрос», сэр?

– Не знаю, как лучше объяснить. Видишь ли, леди Элизабет Мортимер – единственная дочь шотландского землевладельца, она очень богата, и, полагаю, ее кавалера волнует, что, если семья Мортимер тебя удочерит, то некоторую часть этого… этого богатства… можешь унаследовать ты, а не он. Увы, так уж устроен мир, Лили.

Лили сидела на своей табуретке, пытаясь представить, как именно выглядит «богатство». Она вспомнила серебряный шестипенсовик Бриджет, как та иногда начищала его манжетой и что он в итоге так и не пригодился – ни для того, чтобы купить еды, ни на билет на омнибус до Болдока, и потом, когда их на телеге Томаса привезли обратно в Госпиталь для найденышей, он куда-то подевался и, как и украденное письмо, уже не нашелся. Она гадала, сколько серебряных шестипенсовиков может быть спрятано в шотландском замке и каким образом кавалер, если он хочет отыскать их все и завладеть ими, намерен это сделать.

– Ты любишь засахаренные сливы? – внезапно спросил судья.

– Наверное, да… – сказала Лили.

Судья Кантрелл снова порылся в ящиках стола, достал оттуда липкую крынку и протянул ее Лили. Она подалась вперед и увидела, что там осталась всего одна слива.

– Там всего одна, – сказала она.