– Но ведь другого конца быть и не может, правда, Белль? – сказала она.

– Почему ты так говоришь, Лили? – спросила Белль.

– Потому что, совершив однажды грех, ты поначалу можешь избежать последствий, но в конце концов тебя ждет расплата.

– Ну, – сказала Белль, – это если не принимать во внимание прощение – от тех, кого мы любим, и от Бога. Ты, стало быть, в прощение не веришь, Лили?

– Нет, – ответила Лили. – Не верю. Я думаю, что если преступление велико, то прощения ждать не стоит – как не дождется прощения и Виолетта.

– Ах, – сказала Белль, – но мы ведь еще не дослушали историю. И кто в ней, по-вашему, нуждается в прощении?

Она допила свой джин. В вечернем свете румянец на ее щеках казался еще ярче. Постижеры переглянулись, будто подумали, что ответ на это знает одна из них – та, кому хватало времени задаваться вопросами о том, что хорошо и что плохо, о верности и предательстве, – но ни одна не издала ни звука.

В Оперном театре Ее Величества на улице Хеймаркет «Травиата» в постановке маэстро Ардитти подходит к своему печальному концу.

В парике, созданном Лили для последней сцены, Виолетта умирает мучительной смертью в присутствии одной лишь своей преданной служанки. Кажется, что все уже потеряно. Нарядные зрители так увлечены действием, что почти позабыли о своих тиарах и мантильях, шляпах и боа. Леди захлебываются от чувств и едва не рыдают. Они ищут в своих сумочках хоть крошечный платочек. Какое удовольствие поплакать над чужим несчастьем! Джентльмены тоже тронуты до глубины души, хотя и сами этому дивятся. Разве не была Виолетта всего лишь первоклассной шлюхой, которая жила исключительно во имя плотских удовольствий? Так почему же в них зажглась надежда, что Альфредо, этот праведник, сошедший с праведного пути, вернется к ней? Но вопреки всему они надеются на это.

И погодите! Вот же он! Альфредо вбегает в дом. Он поднимает Виолетту на руки. Он говорит, что будет с нею до ее конца и прошлые печали будут позабыты. С первых трех рядов и из ложи по соседству с той, где сидят Белль и Лили, доносятся всхлипы. Любовь преодолеет все, если она достаточно сильна. Она соединит возлюбленных навечно, и прошлые печали и грехи уйдут в небытие. Музыка становится все громче и громче. Белль так сильно подается вперед, что ее бюст ложится на бархатный бордюр. Но ария внезапно прерывается, и Виолетта кричит: «È strano… Cessarono gli spasmi del dolore». Как странно! Болезнь прошла! Она начинает кружиться по комнате. Поредевшие пряди хлещут ее по лицу, когда она танцует от радости. Но, разумеется, эта радость – иллюзия. Ей уготована лишь смерть. Альфредо опоздал. Занавес падает.

Когда он снова поднимается, чудесный оперный ансамбль стоит, выстроившись в ряд и улыбаясь. Это была просто сказочка. Они живы и здоровы, и сияют, выталкивая Виолетту и Альфредо вперед, и густой жар их тел долетает до публики, которая аплодирует стоя и восклицает: «Браво! Браво! Браво!» На сцену летят цветы. Белль и Лили тоже стоят. Белль рыдает так, что слезы сбегают по шее на ее белую грудь, но Лили плакать не может. Она задыхается от внутреннего пожара, который разгорается в ее сердце и собирается у нее в горле. Ей кажется, что только что увиденное ею – столь чудесное и безжалостное – было исполнено специально для нее, но смысл его откроется ей много позже.

Ардитти вызывают на сцену. Он весь взмок. «Маэстро! – зовет публика. – Маэстро!» И он кланяется в пол, как придворный в камзоле и чулках кланяется суверену в знак благодарности верноподданных. Публика долго его не отпускает, не желая, чтобы этим бурным чувствам пришел конец. Их сердца до того исполнены восторгом, что они готовы рукоплескать вечно, но вскоре начинается движение в сторону фойе и ночи, притаившейся за ним, и ждущих экипажей. Огни рампы гаснут. Ардитти и его труппа исчезают за занавесом. Белль сморкается.

– Паштет из дрозда, – твердо говорит она. – Ардитти обещал.

Ближе к полуночи, снова оказавшись на Ле-Бон-стрит и пошатываясь от выпитого шампанского, Лили думает снять платье и надеть ночную сорочку, но, глядя на алую юбку, не хочет с нею расставаться. Она ложится на кровать и раскладывает фалды юбки вокруг себя. Она чувствует прикосновение накладных завитков к щеке и надеется, что те не съехали в ужасной давке, которая царила в репетиционном зале у маэстро Ардитти. Будучи в самой гуще этой толпы, Лили думала: «Мы все равно что в омнибусе, только от наших тел исходит сильный аромат розовой воды и помады для волос, и мы пьянеем и пьянеем».

Никто с ней не разговаривал. Ардитти увел Белль знакомиться с певцами, а Лили нашла себе укромное местечко в зале и стояла, прислонившись к пальме в кадке. Она наблюдала за официантами, кружившими по комнате с бутылками шампанского и серебряными подносами, на которых лежали бисквиты с паштетом из дрозда – а может, и не из дрозда. Она смотрела, как к официантам тянут руки и бокалы, которые им надлежало наполнять. Она гадала, покинули ли рыдания мягкие, пышные и увешанные драгоценностями белые груди женщин, или же они могут возвратиться – на сей раз не из-за сюжета, а потому, что все закончилось и завтра этих дам ждет обыденная жизнь, наполненная спешкой, беспокойством и неверностью мужчин.

Но тут внезапно рядом с ней возникла певица, которая сыграла Виолетту, уже не в парике для смертного одра, но с собственною шевелюрой, дополненной завитками, весьма похожими на те, что были на Лили. Она оказалась полной и улыбчивой, и Лили подумала: «Смерть для нее нечто далекое, и ей неведомо, что петля виселицы приближается ко мне».

– Моя дорогая! – сказала Виолетта. – Как вы юны! Мне сказали, что это вы сделали мой замечательный парик для третьего акта. Я никогда не видела такой искусной работы.

– О-о, – сказала Лили, – но ведь парик – это ничто. Лишь пение… и тот момент, когда Альфредо возвращается…

– Он вас растрогал?

– Да! Я этого не забуду. Никогда.