В один из таких приездов офицер этот предложил ему вернуться в Россию и стать там агентом немецкой разведки. Задачи ему ставили большие, но и гонорар обещался соответствующий. Кулаковскому поручалось: организовать покушение на жизнь Верховного Главнокомандующего Николая Николаевича, уничтожить переправы через Вислу, и сообщать о подготавливающихся операциях путем сбора сведений о перебросках войсковых частей и о местах их сосредоточений.

Давая такие трудные задания, германский офицер сообщил Кулаковскому, что при осуществлении их он должен руководствоваться указаниями жандармского полковника Мясоедова, который, находясь в связи с военным министром Сухомлиновым, обладает всеми необходимыми для сношения с немцами средствами.

Кулаковский указал, что Мясоедова совершенно не знает, и что потому едва ли сможет отыскать его. В этом нет никакой надобности, ответил офицер, Мясоедов будет уведомлен о своем новом сотруднике и, пользуясь содействием военного министра, сам его разыщет.

На предложение возвратиться в Россию, открывающее еще возможность оказать родине огромную услугу разоблачением ее предателей, Кулаковский согласился и, получив от немцев подложный паспорт и тысячу шведских крон, выехал в Стокгольм. Подложный паспорт он тут же передал начальнику главного штаба, денег же предоставить не мог, так как большую их часть истратил на расходы по дороге и во время двухнедельного пребывания своего в Стокгольме.

Судебные власти допрашивали Кулаковского дважды. При первом допросе он полностью подтвердил вышесказанный свой доклад начальнику Главного штаба, вторично он был опрошен следователем, по-видимому, не имеющего определенного задания и добивавшимся правдивого показания. Ему он сознался, что поручение организовать убийство Великого Князя ему не давали, а придумал его он сам, с целью побудить начальника Главного штаба обратить на свой доклад особое внимание.

Непостижимым в его докладе являлось однако не одно только это поручение, но и все поведение немцев. Действительно, каким образом немецкая контрразведка могла рассчитывать, что строевой офицер в чине поручика, круг деятельности которого не выходил и не мог выходить за пределы собственного полка, был бы в состоянии получать секретнейшие сведения о перегруппировке войск и местах их сосредоточения? Сколько самого непростительного легкомыслия надо было иметь, давая поручение молодому офицеру организовать и осуществить такое сложное дело, как уничтожение переправ через водную артерию самого важного из всех театров военных действий? Мыслимо ли предположить, что специалисту по контрразведке, если только этот германский офицер обладает простым здравым смыслом, не пришло в голову простое соображение, что выгоды от разоблачения русскими властями роли Мясоедова и военного министра были намного реальнее немецкого гонорара, обещанного за услуги явно неосуществимые. Допустимо ли предположение, что германская контрразведка выдала совершенно незнакомому ей русскому офицеру такого ценного своего сотрудника, как полковник Мясоедов, заведующий русской контрразведкой? Чем, наконец, кроме празднословия, можно объяснить ненужное обнаружение связи с самим военным министром?

Все эти вытекавшие из заявления Кулаковского, вопросы вызывали такое недоумение, которое ставило под сомнение сам факт пребывания его в германском плену, тем более что и ссылка на службу в таком полку, из состава которого в России не было ни одного человека, невольно наводило на мысль о стремлении обеспечить себя невозможностью разоблачения.

В следственном деле не было однако никаких указаний ни на осмотр списков личного состава Низовского полка, ни на проверку следования Кулаковского из Германии в Швецию, ни на опрос тех лиц, с которыми он встречался в Стокгольме, и тех гостиниц, в которых он останавливался в течение двухнедельного там пребывания.

Совершенно невероятно было, конечно, чтобы Кулаковский после сделанного им признания занялся бы осуществлением данного ему немцами поручения. Тем не менее пребывание его в Петербурге было признано опасным. Его немедленно выслали в одну из наших центральных губерний (кажется Ярославскую), где он и потонул в такой прочной неизвестности, что ко времени суда в Варшаве не мог быть разыскан, и смертный приговор Мясоедову был вынесен на основании вышеприведенных письменных показаний Кулаковского.

Доложенное военному министру Сухомлинову заявление Кулаковского было по его распоряжению немедленно сообщено в штаб Верховного Главнокомандующего для доклада Великому Князю. Ставка затребовала из Петербурга всю переписку о службе Мясоедова и откомандировала его в крепость Ковно, где поручила организовать контрразведку. Для наблюдения за ним самим был назначен секретный агент политической полиции, прикомандированный в качестве секретаря.

В тоже время начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал Янушкевич писал военному министру Сухомлинову: «Дело Мясоедова будет, вероятно, ликвидировано окончательно в отношение его самого не сегодня-завтра, это необходимо, ввиду полной измены, для успокоения общественного мнения».

В 1927 году, то есть более 8-и лет спустя после казни Мясоедова в печати появилась статья очевидца суда над ним, капитана Генерального штаба Б.⁶³ (Назвать фамилию капитана Б. полностью я не считаю себя в праве, так как сам автор в своей статье «Дело Мясоедова» не нашел возможным это сделать, точно указав, однако, в ней место службы и должность, которую он занимал в момент описываемого им события). То убеждение в предрешенности дела, которое создавалось характером всего обвинительного материала, подтвердилось вполне и впечатлением очевидца. В этом отношении его заметка ничего кроме волнующих подробностей не дает. Но капитан Б. не предполал, конечно, что рассказ его о «позорном» деле Мясоедова поможет совершенно неопровержимо установить, что виселица для генерала Сухомлинова строилась по тем же приемам и с той же добросовестностью, с какой она воздвигалась для Мясоедова.

Сухомлинова спасло не правосудие, а счастливая случайность, благодаря которой дело его слушалось в краткий момент фактической отмены в России смертной казни.

В начале февраля 1915-го года приехавший в крепость Ковно капитан Генерального штаба Б. получил приглашение на обед к одному из офицеров штаба. На этом обеде он познакомился с жандармским полковником Мясоедовым, недавно назначенным в Ковно для организации там контрразведки, то есть посылки в неприятельский район наших шпионов. Мясоедов был мужчина высокого роста, безукоризненно одетый, с приятным выражением лица и производил впечатление неглуповатого и вполне светского человека. Быстро завладев разговором, он весело рассказывал не только об успехах разведок, но и о своих будуарных победах.

18-го февраля, когда капитан Б. и начальник отряда полковник А⁶⁴ собирались выехать на позицию, к помещению штаба, находившегося в селе Дембово-Буда, подъехал автомобиль, из которого вышел Мясоедов. Спросив капитана Б. и начальника отряда, что именно им желательно выяснить в расположении противника и узнав, что они собираются ехать на позицию, Мясоедов попросил разрешения поехать с ними. При выходе из штаба, капитан Б. заметил у Мясоедовского автомобиля чиновника, который во все время их беседы оставался на шоссе и в комнату не входил.

Усевшись в свой автомобиль, капитан Б. и начальник отряда уехали, не ожидая Мясоедова, который почему-то задержался и которого они встретили на шоссе, после того как, осмотрев правую половину позиции, направлялись к ее левой половине. Когда после осмотра интересовавшей их части позиции они вышли на шоссе, к ним подошел Мясоедов и стал их расспрашивать так, как спрашивает человек, никогда не видевший окопов: где немцы, видны ли они, где их артиллерия, почему они не стреляют, где наша артиллерия, почему солдаты так открыто ходят около окопов и т. п.

Удовлетворив его любопытство, все вернулись к своим автомобилям и Мясоедов, не заезжая в штаб, уехал в Ковно.

В тот же день, 18-го февраля, он был арестован и из крепости увезен. Арестовавшие его жандармы тогда утверждали, что сношения его с немцами доказаны, почему его умышленно откомандировали в Ковно, а для того, чтобы выяснить, через кого эти отношения ведутся, приставили к нему под видом личного секретаря чиновника департамента полиции. При аресте Мясоедов не только не оказал ожидавшегося сопротивления, но совершенно спокойно заметил, что все это очевидное недоразумение, и что оно, конечно, скоро разъясниться.

17-го марта капитан Б. получил приказание немедленно выехать в Варшаву, где явиться к судебному следователю Матвееву. Приехав туда на другой день, он узнал от Матвеева, что допрошен быть не может, так как дело Мясоедова уже рассматривается военно-полевым судом, заседающим в цитадели.

В ожидании своего вызова в зало заседания капитан Б. стал прислушиваться к разговорам, находившихся в комнате лиц.