С результатами произведенного обыска я приехал в Петербург за два дня до истечения поставленного мне семидневного срока. Главный военный прокурор, не имея возможности ознакомиться со всеми обстоятельствами дела, предложил мне присутствовать на приеме его военным министром.
Излагал я свой доклад в форме рассказа и генерал Сухомлинов слушал его с напряженным вниманием, но когда занимательность сюжета была исчерпана, а герой его оказался мною арестованным, генерал язвительно заметил, что прозорливость Шерлока Холмса качество, конечно, очень ценное, но едва ли та мальчишеская выходка, к которой она была мною применена, оправдывала потерю золотого времени, несомненно вредно отразившуюся на движении других следственных дел.
Причину такого по меньшей мере странного взгляда военного министра главный военный прокурор объяснял необходимостью передокладывать все это дело Государю, считавшему поручика Ганса фон Бенке действительным, а не вымышленным шпионом, но самым неприятным была, конечно, перспектива неизбежного обнаружения перед Государем всей необузданности фантазии состоявшего в ведении военного министра конрразведочного отделения.
Огромная работа по изучению материалов, касавшихся вопросов снабжения армии боевыми припасами и снаряжением, делала для меня предложение войти в состав специальной комиссии мало заманчивым, но согласие свое я все же дал.
Назначение это, однако, не состоялось, между прочим и потому, что весьма скоро против Сухомлинова было возбуждено формальное следствие, которое велось первоклассными юристами: сенатором Кузьминым и обер-прокурором сената сенатором Носовичем.
Во время моих посещений заседаний суда по этому делу в сентябре 1917-го года результаты сенаторского расследования лежали на судейском столе и представляли собой груду, состоявшую не менее чем из 30 или 40 объемистых томов. Передать их содержание даже в самых общих чертах представляется потому совершенно невозможным.
Мне думается, впрочем, что в этом нет и надобности, так как совершенно очевидно, что вина Сухомлинова, как она изложена приговором суда, не могла быть приписана единичному лицу.
Сухомлинов обвинен в том, что не наблюдал лично и не руководил деятельностью артиллерийского управления, а также не принял мер к увеличению низкой производительности нашей частной промышленности, последствием чего явился недостаток огнестрельных припасов, повлекший за собой понижение боевой способности армии.
Наше снабжение боевыми припасами было не на высоте требований, которые предъявила всемирная война, но в этом отношении русская армия оказалась в том же положении, как и другие. Никто не рассчитывал на возможность длительной войны, и ни одна армия не была в силах покрыть неисчислимые ее потребности. Русская армия была обеспечена снарядами всего на 6 месяцев и оказалась в худшем положении, чем армии иностранцев не вследствие нерадивости одного лица, а потому прежде всего, что обрабатывающая промышленность наша была настолько слаба, что даже при полной ее мобилизации она не могла дать и четверти того количества снарядов, которое требовала ставка (полтора миллиона в месяц). К этому присоединились еще недостаток квалифицированных рабочих, малая провозоспособность железных дорог, плохая организация в распределении и доставке боевых припасов и поражение в самом начале войны двух армий, стоившее нам тысяч орудий и сотни тысяч снарядов и ружей.
К своей огромной обрабатывающей промышленности Германия очень скоро присоединила не только заводы Бельгии, но и всего нашего Привислянского края. Только благодаря этому немцы оказались способными выработать то баснословное количество снарядов, которое требовала от них война. Но если немцы сами признали, что после 43-лет подготовки война все же застала их недостаточно готовыми, то как могло единичное лицо, стоявшее у русской военной власти лишь четыре с половиной года, быть единственным виновником того, что являлось последствием общего состояния страны, ее экономической отсталости и недавно пережитого разгрома Японией ее вооруженных сил? Такой знаток по вопросам снабжения как генерал Лукомский55 пишет в своих воспоминаниях, что министром Сухомлиновым в течение четырех с половиной лет, однако, сделано было столько, сколько не было сделано за все предыдущие 25 лет. Большего и не могло быть сделано, потому что большие суммы не могли быть отпускаемы русской казной.
Легко было предвидеть, что Сухомлинов без труда расшифрует на суде такие общие места, как: «допустил», «оставил без внимания», «не принял мер» и т. п. И покажет ту действительность, которая за ними скрывалась. Да и, кроме того, кто поверил бы, что весь беспримерный позор наших поражений создал человек, вся вина которого заключалась лишь в том, что он «оставил без личного руководства» и «не принял мер». Для использования Сухомлинова в качестве громоотвода общественного негодования этого было недостаточно, необходимо было сделать преступной самую его личность, найти такую его вину, которая вызывала бы всеобщее презрение и ненависть к нему.
Это было достигнуто клеветой и обвинением в предательстве Родины.
С целью успешного выполнения первой из этих задач из следственной комиссии была выделена особая подкомиссия сенатора Постникова56, собиравшая всю ту грязь и инсинуации, которые охотно приносила ей улица.
В эту подкомиссию стекались и «пикантные» подробности бракоразводного процесса жены Сухомлинова, и басня о его миллионах, и донос известного всему Петербургу авантюриста князя Андроникова57 о севрской люстре, будто бы проданной военным министром французскому заводу Шнейдер-Крезо58 за баснословные деньги, и обвинения жены Сухомлинова в покупке огромной стоимости меха, хотя в действительности была куплена муфта в несколько десятков рублей.
Среди собранных сенатором Постниковым материалов имелись сведения о безумных, не по средствам, тратах, показания об огромной сумме, переданной военному министру при посредстве его жены, обратившей его в главного агента немцев, и еще целые залежи других нелепостей самого бульварного происхождения. Что все это собиралось единственно в целях демагогии, видно из приговора суда, в котором нет ни одного пункта, созданного из материалов подкомиссии сенатора Постникова. Из множества лиц, доставлявших ей свои сенсационные инсинуации, на заседание суда явился только один — авантюрист Андроников. Но и этот пришел не добровольно, а был приведен под конвоем. Смущенным голосом он заявил, что никакими конкретными данными, подтверждающими его донос, он не обладает.
Жену Сухомлинова оправдали, но удельный вес тех сведений, которые подкомиссия собирала, ее и не интересовал. Ее задача заключалась в том, что бы обработать соответствующим образом общественное мнение, и она правильно учла, что самым лучшим средством для этой цели является клевета. Против формулированного обвинения можно возражать, приводить доказательства, апеллировать к здравому смыслу; парализовать клевету, да еще такую, которая исходит из следственной комиссии, распространяется печатью, поддерживается парламентом и передается из уст в уста, — совершенно невозможно. Давно и справедливо говорится: «calomniez, calomniez, il en restera toujours quelque chose»59.
В искусственно заряженной клеветой общественной атмосфере успех обвинений в предательстве был заранее обеспечен. Доказательства и улики стали излишни. В них никто не нуждался и ими никто не интересовался.
Позволяя себе подробно изложить все обстоятельства дела о государственной измене Сухомлинова, я исхожу из соображения, что читатель не только пожелает узнать справедливость и возможность предъявленного покойному министру обвинения, но что ему интересно будет так же ознакомиться с той чудовищной беспринципностью, которую проявили творцы и руководители этого процесса.
Обвинение Сухомлинова
I) По делу о жандармском полковнике Мясоедове и II) По делу об артиллерийском полковнике Иванове и других.