– Ну… Пару дней пришлось помозговать. Между прочим, слово я сдержал, по почте – никакой крамолы.

…Следили за гостиницей, не за кладбищем. Джакоппо-могильщик, пастух стариканов, каждый выходной ездит к внукам в Эболи. Как не дать подработать хорошему человеку?

– Меня сразу предупредили, – продолжал подеста. – В стране заговор, и вы, князь, в нем чуть ли не главный. Добились-таки своего! Что же теперь будет?

– Трудно будет. Придется выводить войска из Испании, а это очень сложно сделать без крови. Мириться с соседями, мириться друг с другом. Большой фашистский совет согласился сотрудничать в обмен на личную неприкосновенность. Судить будем только тех, кто испачкался в крови. А королю, как ни печально, придется отречься. На трон взойдет принц Умберто, подпишет новую конституцию, а потом проведем выборы. Всюду, и в Матере тоже.

Синьор Гамбаротта тяжело вздохнул:

– Выборы в Матере? Шутите? Казалмаджиоре и компания вас еще удивят, устроят тут демократию по-лукански! Все, что я делал все эти годы – насмарку! К дьяволу!..

Сжал кулаки, отвернулся.

– Я даже не могу застрелиться – католик, Господь не простит. Но… Но я могу убить вас, князь Руффо. И это, по-моему, очень справедливо. Отомщу за всех, и за Дуче, и за себя. Будет что вспомнить в трибунале…

Договорить не успел – рядом взметнулась серая тень. Луч фонаря упал на грубую ткань балахона, высветив ребристый черный ствол, нацеленный прямо в грудь подесты. Призрак подступил ближе, дернул рукой…

– Тох-х!

Серая тень распласталась по булыжнику.

– Извините, перебил, – Алессандро Руффо ди Скалетта спрятал в карман «браунинг» 1906 года. – Так на чем мы остановились? Ах да, вы что-то говорили о трибунале…

Под неслышную песню хорошо думалось. Мысли суетились где-то далеко, на самом краешке сознания, не мешая отдыхать. Почему бы и нет? До самого главного еще несколько минут, можно прислониться к холодному кирпичу, расслабить мышцы и просто смотреть вниз. Как недавно, в парижском предместье – и детстве, сидя на широком подоконнике. Колодец двора, куча угля в дальнем углу, шарманка, девочка в белом платье.

…Охрана только у ворот. Прожектора включили, но фасад не освещают. Из дому вышли двое, один в форме, другой в обычном костюме и шляпе. Никакой суеты, в небе пусто. К дому ведут два подъезда, правый и левый. Какой ближе к крыльцу? Левый. Первой остановится машина охраны, Сталина станут прикрывать со всех сторон и наверняка сверху. Однако не слишком низко, никакой диктатор не позволит «марсианам» летать над самой головой. Они ждут удара сверху – или со стороны, на бреющем. Будут ли смотреть на дом? Если и да, то в последнюю очередь. Значит, вверх, потом атака – и снова вверх…

Во время разведки он намекнул Цапле, что лучше всего атаковать в свободном падении, с выходом из пике у самой земли. Нет, с километра на цель точно не упасть, зато можно включить ранец прямо над крышей и устроиться за широкой белой трубой справа от входа. Слишком просто? А кто будет смотреть на трубу? Вот и в Париже на карниз не смотрели. Лишнее измерение – лишний шанс. И девочки в сером платье с маленькой сумочкой здесь нет.

– Она была в Пасси, Никодим! – шепнули за левым ухом. – И я подышала ей в темечко. Она не забудет, а потом я напомню ей еще раз, когда мы встретимся.

Лейхтвейс отмахнулся от Смерти, словно от надоедливой мухи. Не убил, значит жива!

– В темечко, – вновь прошелестела темнота. – В самое темечко. На ее глазах убили тех, кого она хорошо знала, может даже любила. Услышала выстрелы, обернулась, увидела… Кого увидела, Никодим? Ты уже улетел, быстрокрылый, зато я осталась. Вместе с ней, понимаешь?

– Потом пойму, – шевельнул он губами. – Сегодня – Сталин. Все остальное – не важно.

За воротами вспыхнул свет фар. Приехали! Сейчас откроют, сейчас въедут во двор.