У меня вдруг всё сжалось внутри, руки похолодели, тело закостенело и перестало шевелиться. Мать смотрела на меня, и во взгляде её было самое страшное, что может быть в родительских глазах, – разочарование. Она взяла в руки нерождённого ребёнка, жизнь которого я только что собственноручно прервала, и из глаз её полились крупные, прозрачные слёзы. Это невозможно было вынести, но я терпела, стояла напротив неё с каменным лицом.

– Знаешь, как тебя прозвали в деревне? – спросила мать, и голос её дрожал от боли.

Я стояла у печи, опустив голову, и мои длинные, небрежно заплетённые косы свисали до самого пола.

– Баба Яга… – выдохнула мать и закрыла лицо руками.

– Пусть, мне всё равно, – безразличным голосом ответила я.

– Неужели в твоём сердце не осталось ни капли любви, доченька? Неужели всё внутри тебя заполнили злоба и чёрная горечь?

– Да, – ответила я и взглянула на мать, нахмурив брови, – во мне нет больше любви. Только злоба и чёрная горечь.

– У этого дитя уже был дух… Он мог родиться, он мог прожить долгую, счастливую жизнь… А ты своими руками погубила его! – голос матери был тихим, но её слова оглушали меня.

Я покраснела от злости, выхватила из рук матери подобие ребёнка размером с орех и с размаху швырнула его в печь. Моё лицо тут же обдало жаром. Мать вскрикнула, словно ей стало больно, а я захохотала, запрокинув голову. Наверное, я и вправду тогда выглядела как полоумная. Потому что мать достала из-за пазухи пузырёк, откупорила крышку и плеснула мне в лицо какую-то жидкость. Кожу мою тут же зажгло огнём, я схватилась за щёки и завопила во весь голос:

– Что это? Мне больно! Мама, что ты наделала?

– Мне тоже больно! – ответила мать, и в тихом голосе её прозвучала уверенность и непоколебимая сила. – Мне больно видеть, во что ты превратилась. Так больно, что сердце на куски разрывается! Ты моё единственное дитя. Я люблю тебя всем сердцем, поэтому проклинаю тебя!

Мне стало трудно дышать, будто грудь мою сдавило тисками. Я хватала ртом воздух, но не могла выговорить ни слова. Тело словно стало не моим, оно корчилось в судорогах, и всю меня – с ног до головы – жёг невидимый огонь. Я упала на пол, чувствуя, как всё внутри меня трясётся и выкручивается дугой.

Я слышала, как мать вполголоса читает заклинания, стоя надо мной. Её последние слова я ясно расслышала.

– Проклинаю тебя, кровнорождённое своё дитя, не жалея! Проклинаю! Пусть тело твоё станет таким же омерзительным, как нутро. Пусть каждая загубленная тобою жизнь останется на тебе и болит без конца кровавым нарывом на теле. Пусть руки твои, Захария, отныне всё наоборот делают против твоей воли. Проклинаю тебя и буду проклинать до тех пор, пока сердце твоё чёрное светом и любовью не наполнится…

Потом, не выдержав адской боли, я потеряла сознание. А когда очнулась, матери рядом не было. Позже я увидела рядом с печью её одежду. Она бросилась в печь, сожгла себя заживо, потому что не могла стерпеть той боли, которую я ей причинила.

Я просидела на лавке до глубокой ночи. А потом зажгла лучину и, поставив её на окно, взглянула на своё отражение в стекле. То, что я там увидела, потрясло меня до глубины души. Освещаемая слабым мерцанием свечи, из окна на меня смотрела дряхлая старуха с длинными седыми волосами. Огромный горбатый нос изуродовал моё лицо, на спине вырос уродливый горб, который вдобавок был очень тяжёл и тянул меня книзу. Руки мои покрылись бородавками и гниющими язвами, которые должны были напоминать мне обо всех тех жизнях, которые я загубила ими.

Мать превратила меня в чудовище, в настоящую Бабу Ягу. Только глаза мои она оставила прежними. Они и теперь такие же яркие, как были тогда, когда я была молодой, задорной девчонкой. Не знаю, почему она так сделала. Может, чтобы я, смотря в своё лицо, всегда помнила о том, какой была когда-то? Эх… В юности мало кто задаётся вопросом: какими будут мои глаза, когда я пройду множество жизненных троп? Если я изменюсь, изменятся ли они вместе со мной или останутся прежними?..

Я больше не могла выйти из дома. Люди, едва завидев меня, начинали кричать от страха и кидаться камнями. А потом мой дом и вовсе сожгли, я чудом осталась жива. Лишившись крова над головой, я пошла куда глаза глядят. По дороге к лесу к моим ногам вдруг выбежал маленький, больной, голодный котенок. Видно, кто-то из деревенских выбросил его подальше от дома, чтоб не нашёл дороги назад. Странно, но мне этот котёнок напомнил меня саму, и я не удержалась, подобрала его, сунула за пазуху и пошла в лес вместе с ним.

Шла я, шла, прошла лесами мимо нескольких деревень, а когда дошла до глухой, непроходимой чащи, то поняла, что тут самое место для такой, как я. Сначала я соорудила себе шалаш из еловых ветвей. Спала на земле, питалась кореньями, грибами да ягодами. А через несколько лет кропотливого труда и неумелого строительства у меня вышла неказистая избушка – уютом не блещет, зато самое то для Бабы Яги.

Я не винила мать за проклятье. Но когда я впервые услышала из печи, которую сложила сама, её строгий голос, злость и обида вернулись. Сперва я хотела тут же разломать печь, но как жить-то без печи? Никак! Так и стала потихоньку обживаться в своей избушке.