– Ты не сможешь быть обычной женщиной, потому что ты одна из нас, Захария.

Меня трясло от злости и отчаяния. Мать подошла ко мне, хотела обнять успокоить, но я грубо оттолкнула её. Завернув своего мёртвого ребёнка, я пошла домой. И снова держала холодное тельце на руках до тех пор, пока не вернулся муж. В этот раз мы рыдали вместе, Семён уже не смог сдерживать своих чувств. А потом мы снова пошли и закопали нашего второго ребёнка рядышком с первым…

А потом годы полетели чёрными птицами, несущими нам лишь беду, боль и разочарование. Моя третья беременность закончилась так же. И четвертая, и пятая, и шестая, и седьмая, и восьмая, и девятая.

У нас с Семёном могло быть девять детей. Но все девять детей умерли в моей утробе. Моя утроба оказалась не живородящей, благоухающей чащей, а отвратительной, смрадной могилой. После каждых родов я ненавидела себя всё сильнее, я проклинала весь мир за то, что не могу выносить и родить здоровое дитя.

Мать пыталась меня утешить, образумить, направить на истинный путь, но я не слышала её советов, я целиком погрузилась в своё горе. Я перестала разговаривать и надевала на себя лишь длинные чёрные одеяния. Даже в праздники я была в чёрном, ведь у меня не было поводов радоваться жизни.

В конце концов я осознала, что никогда не смогу стать матерью. Я смирилась с тем, что никогда не смогу быть обычной женщиной. И тогда я ушла от мужа. Семён рыдал от горя, все эти годы он был моей опорой, утешал меня, как мог, но я всё больше злилась на весь мир и на него тоже. Каждая неудачная попытка родить оставляла зияющую, кровавую дыру в моем сердце. И в конце концов оно просто истекло кровью, я стала бессердечной, злой, жестокой.

Семён умер вскоре после нашего расставания – утопился с горя в пруду. Вроде бы мне нужно было пожалеть его, раскаяться, но я не чувствовала ни раскаянья, ни жалости. Во мне жили лишь злоба и обида. Этих чувств было так много, что я не могла с ними справиться. Мне хотелось вредить всем вокруг, делать гадости, изливать из себя ту черноту, которая копилась годами.

Тогда я насобирала ядовитых трав, наделала из них зелья, и вскоре бабы-сплетницы разнесли по деревне весть о том, что Захария избавляет женщин и девок от нежеланных беременностей. Несчастные, испуганные, забеременевшие по собственной глупости или из-за снасильничества, они шли ко мне, и я избавляла их от бремени, голыми руками вынимала из их чрев плоды позора и без сожаления бросала их в печь. Мои руки были вечно перепачканы кровью, а моя душа превратилась в чёрный омут. Я перестала быть собой, переродилась в другого человека – злого и безжалостного. Плечи мои поникли, спина сильно ссутулилась, между бровями пролегла глубокая морщина.

Однажды одна из девушек, которую я только что избавила от бремени, спросила:

– Можно ли не кидать ребёнка в печь? Я хочу похоронить его.

Голос её был тонкий, совсем ещё детский и сильно дрожал. Я взглянула на неё исподлобья и ответила:

– Нет.

– Но почему? – не унималась девчонка, держась обеими руками за свой, уже пустой живот.

Она смотрела на меня так жалостливо, и лицо её было таким светлым, таким добрым, что мне захотелось обидеть её как можно сильнее, чтоб навсегда осталась в её душе рана от этой обиды.

– Потому что после того, как он изжарится в печи, я его съем! – крикнула я и захохотала, как полоумная.

Девчонка, испугавшись, тут же вскочила с лавки, одёрнула платье и выбежала в сени, оставляя за собой кровавый след.

Так, по деревне поползли новые слухи о том, что я ем нерождённых младенцев. В подтверждение этих слухов я стала коситься на людей, хмуря брови, перестала здороваться со знакомыми, даже мать, и ту перестала навещать.

Когда она узнала о том, чем я промышляю, она пришла ко мне в дом. А я как раз только-только освободила очередную легкомысленную особу от бремени. Окровавленный плод её ночных необдуманных гуляний лежал на столе. Он и на ребёнка-то не был похож – так, маленький сгусток крови.

Мать ворвалась в дом и замерла, увидев всё это своими глазами. Она стоял посреди кухни бледная, как мел, и не могла вымолвить ни слова, то открывая, то закрывая рот, точно превратилась в рыбу. Потом она подошла к столу и произнесла едва слышно:

– Значит, люди не брешут. Ты своими руками делаешь это.