Свежие дарования проклёвываются всё чаще, это хорошо. Из уже широко известных – Сорокин. Не все понимают величину его таланта, он непривычен и намного умнее читателя, а то и иного писателя, это всегда раздражает. Прилепин как раз очень предсказуем, в чём-то примитивен, явно перехваленный, с каждой книгой разочаровывает всё больше и больше. Внимания стоит, пожалуй, ранняя «Санькя», остальное – литературные экзерсисы здравого смысла. Больше деятель, чем писатель. Скипетр ему в руки.
Он такой не один. К сожалению, в литературе отчётливо просматривается тенденция преобладания мысли над стилем. Ещё митрополит Сурожский говорил: когда Толстой захотел стать мыслителем, он перестал быть художником. Кстати, Лев Николаевич эту точку зрения не оспаривал. Масса современных романов написаны историками и философами, читать их полезно, но в сон клонит. Воображение изнывает, я перелистываю страницы, когда и без подробностей ясно, о чём речь, а гармония слов отсутствует. Книги, лишенные музыки.
Иные сочинители прикрываются остротой насущных проблем, хотя отлично знают, что время, ближе чем на полвека, выглядит обманчиво. Не зря Великий Старец всё отодвигал и отодвигал вглубь художественный план «Войны и мира», пока не упёрся в 812-й год.
Серьёзные авторы по сути пишут об одном и том же: как страшно жить и как не хочется умирать. В конце концов все приходят к очевидному: между жизнью и смертью динамического равновесия нет. Вместилище смерти бесконечно и давно затмило число живущих, и только воскресение Иисуса не даёт нам опуститься до родового пессимизма. Боль, несправедливость – лучше, чем ничто, потому что всегда есть – пусть тонкая, но такая сладкая прослойка счастья. Между тем признание смерти как реальной составляющей жизни – момент глубоко положительный: растёт шкала ценностей, невзрачное и обыденное, повернувшись новым боком, озаряется внутренним светом добра, не замешанного на зле.
Опытные писатели тяготеют к классическому строю фразы и отражению советского периода, которое мы так опрометчиво и долго оплёвывали. Ладно, хоть спохватились. Отдаляясь, оно всё отчётливее проявляется в истинном свете. Тогда в обиходе не использовали слов «толерантность», «дискурс», «амбивалентность», «менеджмент», время выглядело попроще, победней и было не таким жадным. Алчность не наша черта, мы лишь рядовые попугаи. Экономическая ненасытность, получившая название «капитализм», который русские вдруг, захлёбываясь от восторга, признали священной коровой, уродует личность. Разумеется, воры и гобсеки водились всегда: если есть шерсть, есть и моль, но старая советская мораль их осуждала, и они не кичились богатством. Люди, пережившие голод и войну, понимали и жалели друг друга, безо всякой натуги становясь лучше. К месту был Шопен, а не Денисов.
То время потеряно навсегда, поэтому хороших писателей и литературных критиков, словно изжога, мучает непреходящая ностальгия. Как выразился Лев Анненский, мы последнее поколение идеалистов. Сокуров сказал жёстче: момент невозврата для России уже наступил.
Одно время интерес к литературе подогревали метафоричность, притчевость, информация между строк, но эзопова эпоха закончилась, сатира уступила место антиутопии, пришло время свободных песен, которые вдруг оказались пресными. Критики вещают, что литературный пейзаж меняется только с появлением «абсолютно неожиданного текста». Очень хочется хрюкнуть: уважаемые знатоки, вы слишком обременены привычками профессии, поэтому в поте лица ищете нетрадиционного. На такой волне появились Модильяни, Губайдуллина, Пригов… А кто остался? Леонардо, Моцарт, Пушкин…
По неведению не касаюсь новейшей зарубежной литературы, пришлось бы перелопатить кучу макулатуры, чтобы найти жемчужное зерно. Я читаю только хорошие книги хороших писателей с хорошим слогом. К переводам отношусь осторожно. Стараясь в спешке заработать на новых именах, переводят их вкривь и вкось. У модного нынче француза Гильома Мюссо, изданного на 34 языках общим тиражом в 11 миллионов экземпляров, читаю: «… искал вдохновение на осуществление…». Как понять, кто бездарен – автор или переводчик? А ларчик открывался просто: в обёртку сентиментального романа завёрнут заковыристый детектив. Тут уж не до слога.
Новаторство устаревает быстрее всего. Впереди – абстрактная живопись, пресыщение которой уже смешно отрицать. За нею появилась какофоническая музыка, больше похожая на сильный шум в ушах расстроенного организма, её воспринимает лишь музыкальная элита, поэтому и отомрёт она позже. Очередь за беспредметной литературой. Собственно, Хлебников и иже с ним уже были, но это отдельные поэтические голоса, которые погоды не сделали. Чтобы появилось направление, нужна проза. Не пройдя круга радикальных идеи, нельзя подняться на следующую ступень, состоящую из свежеобожженных кирпичиков, но вряд ли такая проза найдёт массового читателя. В конце концов, время постмодерна, как когда-то модерна, закончится, и искусство вернётся в вечное – в реализм.
Маркетинговый подход к литературе как товару, когда издательский план формирует коммерческий директор, а не грамотный литератор, стал катастрофой не только для книжного дела, но и для культуры вообще. Если товар приносит прибыль меньше 300 процентов, его место на помойке. Так вымывается новая серьёзная литература. Крупный бизнес от книг отвернулся: издавать накладно, продавать получается плохо – покупатель беден и предпочитает чтению дорогой бумажной продукции бесплатные сериалы по телевизору. Молодёжь, если и читает художественные тексты, то урывками, без наслаждения, по планшету или в Интернете. Но держать в руках гаджет вместо книги, всё равно, что любить женщину по скайпу, а не в постели.
Электроника нанесла книгам удар несовместимый с жизнью. Пока она не проникла во всё и вся, литература всерьёз скрепляла нации. Идеи замечательных мастеров слова и исследователей жизни, становились известны читающему большинству, влияли на общественные и даже государственные события. Избитый постулат, что искусство ничему не учит, на самом деле лживо и поддерживается писательским высокомерием. Учит, учит, потому что отражает опыт такой широты, который человек не в состоянии приобрести за одну жизнь. Хорошие книги образовывают, возбуждают нравственность, заставляют шевелить мозгами, приучают отличать предательство от ошибки и добро от зла. Они показывают, отчего мир таков, как есть, и на что способен человек в любви и ненависти. Писательские идеи всегда служили обществу подпорками. Увы, эпоха книжной культуры закончилась. Но свято место пусто не бывает.
Простота электронного издательского процесса привела к массовому сочинительству. Сегодня книги теснит интернет-литература, расплодились сайты-библиотеки, где графоманы, могут вывешивать свои «произведения». Кто их читает? Такие же графоманы? Но им важно отметиться. Молодёжь, совращённая иллюзией общения, сутками торчит в социальных интернет-сетях, обмениваясь скудными мыслями и коверкая родной язык.
Содружество поставщиков информации способно лишь к производству, потребители – к её заглатыванию, но не к сотворчеству. Человечество морально деградирует, а инструменты и технологии, с которыми оно вонзается в природу, быстро совершенствуются, что в конце концов приведёт к смерти не только литературы, но и цивилизации.
Пока будущее обитает в будущем, мы живём настоящим, в нём количество издаваемой макулатуры увеличивается, а число книжных магазинов сокращается, что превращает их в склады, где без поводыря не разобраться. Сегодня библиография, которую когда-то уважительно величали «компасом в книжном море», забытая роскошь. Плаваем сами, кто как умеет.
Хотя мозг женщин объективно меньше мозга мужчин и сильнее поражён хроническими эмоциями, начало третьего тысячелетия знаменуется победой писательниц над писателями. Шестую Нобелевку в истории нашей литературы недавно вручили гражданке Белоруссии Алексиевич, которая пишет по-русски. Выбор, конечно, странный, но когда он был другим? На Евроньюс сболтнули: за то, что осудила российскую политику против Украины. Ну, конечно! Тогда бы очередь за премией выстроилась до экватора. Писать надо уметь, а не завидовать.
Попутно замечаю себе, что в последнее десятилетие дамы с блеском вонзились в режиссуру, а также массово клепают сценарии. Депардье выразился на этот счёт очень образно:
Сочиняют дамы разнообразнее, смелее, но легковеснее, возможно, поэтому нравятся широкой публике и даже молодёжи. Глубокого проникновения в суть бытия, они не достигают, но средний писательский класс выше мужского. Ловкие борзописцы, вроде шепелявого молодого человека с фамилией из двух с половиной букв, даже косят под женщин. Моя приятельница назвала его вариантом дешёвого Мопассана XXI века. Вот уж польстила! Чего только стоят названия его карманных романчиков: «Обещание нежности», «Амальгама счастья», «Ловушка для влюблённых», «Мужчина в окне напротив», «Капкан супружеской свободы»… О-о-о! Держите меня трое! Он что, трасвестит?! Вряд ли. Просто ушлый парниша приспособился к испорченному вкусу домохозяек и безграмотной девчачьей поросли, поэтому и выпускается большими тиражами, принося издательствам ощутимую прибыль. Такой макулатурой завалены магазинные полки и уличные развалы. Пробуждать в людях сострадание и патриотизм, давать образцы прекрасного – не её поле.
С лёгкой руки несравненной, до сих пор непобедимой Агаты в первых рядах армии писательниц – детективщицы, которые плодятся с быстротой дрозофил, но судить о них не берусь по незнанию предмета – не мой жанр, однако искренне восхищаюсь, как им удаётся находить сюжеты, на которых, собственно, и держится весь интерес? Ведь не все же юристы. Мне хватило единственной страницы из романа самой многотиражной и успешной, чтобы понять: больше в меня не влезет, и удивиться, кто же это читает? По телевидению рассказывали историю её замужества, болезни и творчества – вообще-то я такие передачи не смотрю, но случайно включила и, несмотря на то, что глазки успешного автора хочется растащить поближе к вискам, мне понравилось, как она смеётся, её отношение к жизни. Забавная до прелести, хотя, возможно, это не более чем удачная маска. Писатели часто хорошие актёры – по родству профессий. Другая дама – основательная и без тени сомнения уверенная в своём превосходстве – слова складывает с большим мастерством и темы у неё поважнее, но портит впечатление частым мельканием на телеэкране, поскольку сильно смахивает на крупного сытого грызуна.
В серьёзной беллетристике пока первенствует Улицкая и поднялась бы ещё на порядок выше, если бы избавилась от потребности сказать как можно больше – общий недостаток авторов, и отечественных, и зарубежных, мужчин в том числе. Если сократить необязательные диалоги, отшелушить побочные детали и распрощаться с нестреляющими ружьями, тексты приобретут динамичность. Пишет Улицкая с профессиональным блеском, смело, порой глубоко, видно, что старается, но искры гениальности всё равно нет.
Беспредельно одарена изглоданная сумрачным негативом Петрушевская. Сногсшибательна молодая Токарева, которая рано начала и давно прошла свой пик, читать её нынешние опусы неловко – неглупая толстая тётя несёт ахинею. Но старушка так заразительно оптимистична, так откровенно любит жизнь, что, по-моему, ей позволено всё. К тому же она не старается казаться лучше, чем есть. Этим грешит маститая Татьяна Толстая, отрицательное обаяние которой и брезгливость к людишкам «обнаковенным» я готова простить за блестящий роман «Кысь». Кстати, её познавательную, умную, хотя и плохо срежиссированную передачу по ТВ сначала отодвинули заполночь, а потом прикрыли вовсе. Психологические беседы обаятельного, нестандартно мыслящего Максимова заменили похожими, как близнецы, передачами писательниц и актрис, пытающих «своих героев» примитивными вопросами, надуманными задачками. Им отдано лучшее время, и, возможно, их смотрят «домохозяйки». Конечно, одному нравится попадья, другому свиной хрящик, но зачем лишать публику оперы ради оперетки? Правда, Познер и «Белая студия» ещё живы, и когда к ним проходят интересные собеседники, есть о чём задуматься.