Писал я как-то рецензию на небольшую, изданную мизерным тиражом книжицу, в которой наши знаменитые востоковеды рассказывали о лидерах «своего» региона. И чисто по-читательски сразу бросились в глаза две главки, написанные изящным, точным и одновременно довольно категоричным пером Примакова. Как здорово представил он Ясира Арафата. Для меня тот всегда был некой двустволкой. Так, после похищения в его краях группы советских дипломатов, среди которых был и разведчик, высказывал соболезнования советской внешней разведке, в конце концов наших и освободившей. А по телефону отдавал команды сподвижникам запрятать этих русских подальше, чтоб не нашли. С другой стороны, с какой симпатией, но и неоднозначностью показал в своих записках Примаков сложнейшую фигуру Арафата. В ней тот предстает и другом, и хитрющим переговорщиком, всегда тянущим одеяло на себя, и абсолютно трезвомыслящим человеком, неожиданно умеющим уступить, пойти навстречу в момент кульминации, когда кажется, что все пути к решению проблемы им же, Ясиром Арафатом, и отрезаны.
Иногда мне виделось, будто Евгений Максимович что-то заимствовал из этого арабского хитросплетения. Перенес кое-что и в нашу сначала советскую, а затем и российскую, порой совсем не черноземную для таких пересадок почву.
При личной встрече Арафат меня поразил. Игнорируя громкое застолье, не притрагивался, что понятно, к рюмке. Но пришло время палестинскому гостю молвить слово, и он разразился такими анекдотами на хорошем английском, что мало никому не показалось.
Непонятно было только одно: как Примакову удавалось наладить с лидерами арабского мира, тем же Ясиром, такие хорошие отношения? Однажды в разговоре с этим изворотливейшим хитрецом услышал я из уст главы Палестины не дифирамбы, а именно стихи в адрес Примакова.
Мне кажется, что отношения СССР, России с арабскими странами и складывались в ту пору легче, понятнее, потому что за нас и для нас их налаживал все тот же Примаков. Журналист «Правды» и академик, писатель и тончайший дипломат, он и на поприще переговорщика действовал столь умно и умело, что не согласиться с ним выглядело вопиющей глупостью. И оппоненты были вынуждены соглашаться.
Вообще при всей парадоксальности ситуации о закрытой для любопытных глаз деятельности Примакова — директора Службы внешней разведки или Примакова — министра иностранных дел известно и пишется больше, чем о том, с чего он стартовал, о том, откуда берут начало истоки его журналистики.
А ведь начало было стандартным — иновещание. Это теперь не с моей, а с точки зрения молодых коллег это направление считается не совсем престижным, уступая место и телевидению, и интернетному блогерству, да много еще чему. Но в середине так удалившихся от нас 1950-х попасть в главную редакцию Главного управления радиовещания на зарубежные страны считалось огромной удачей. Тем более для молодого человека, только закончившего Московский институт востоковедения и его аспирантуру.
А Примаков попал, был приглашен. И поразил всех врожденными способностями. Молодой корреспондент искренне удивлялся: зачем тратить вещательное время и свое собственное, излагая мысль на четырех страницах, когда то же самое, только сжато, кратко, доступно и очень понятно можно написать, а затем, сэкономив время на труды переводчика, сократить до полутора, ну, хорошо, двух страниц. Он пошел по этому пути сам, немало удивив гораздо более опытных коллег и широко раскрывших глаза редакторов. Нет, не революция, но явное и определенное проявление таланта — никем не выпестованного, а просто в душе и в пере проснувшегося, самородного. Его статьи, зачитываемые носителями труднейшего для восприятия арабского языка, нравились сложной, своеобразной, зашоренной в своих собственных представлениях аудитории Ближнего Востока.
И старшие товарищи повели себя не так, как можно было бы представить и как бывало. Не затерли, не затыркали новичка, обвинив его в отходе от годами вырабатывавшегося советского журналистского стиля, а переняли — в меру способностей — примаковскую новизну. Во времена, когда на каждое продвижение вверх по служебной лестнице уходили годы и годы, Примаков быстренько превратился из корреспондента в ответственного редактора, затем главного редактора всей редакции, а потом и зама главного Главной редакции.
Вижу в этом несколько закономерностей. Да, несомненный талант, о котором я уже говорил. А еще глубочайшие знания арабиста, молодого, однако какого же вдумчивого, кропотливого, глубоко копающего ученого. Не нарушая (только бы попробовал) устоявшихся советских догм, он умел преподнести событие не только в новостной, но и в аналитической плоскости. И при этом не впадал в бюрократизмы, трафареты, избегал высокого штиля, чем тогда даже не грешили, а привычно промышляли и вполне квалифицированные журналисты. Тут проглядывала разница между профессионализмом многих и даром предвидения, умением представить, что будет, если…
Впрочем, однажды, уже позже, Примаков чуть не получил по первое число от работника ЦК, посчитавшего, будто журналист перед переговорами выдал государственную тайну, оповестив читателя, а заодно и трудных партнеров о советской позиции на грядущей встрече. И Евгению Максимовичу пришлось доказывать, а он это умел, что он не видел никаких секретных бумаг. Просто рассказал о переговорах так, как они ему видятся без чужих подсказок. То, над чем работал отдел ЦК, журналист и ученый (этих двух понятий мне не хочется разделять, говоря о Примакове) предвидел, сформулировал и «выдал».
Шесть лет работы на радио закончились приглашением в святую святых — газету «Правда». Сейчас об этом источнике информации полузабыто, о нем вспоминают кто с иронией, а кто и с легкой ностальгией. Как-то я пару раз упрекнул способного, но всегда торопящегося сотрудника: мол, пишешь, как в «Правде». На третий раз паренек осмелился: «Николай Михайлович, извините, а что вы имеете в виду под правдой?»
А уж в 1960-е годы «Правда» была главным советским рупором. Работать в ней было престижно. И Примаков получил приглашение от ее зама главного редактора Иноземцева не куда-нибудь, а в важнейший отдел — международный.
Для тех, кто не знает, не знал или забыл. Отдел ИНО любой газеты считался местом для небожителей. А уж правдинский международный, откуда журналисты выезжали собственными корреспондентами в далекое зарубежье, был мечтой для каждого, знавшего языки. И Примаков попал в свою стихию. Сначала корреспондент, обозреватель, а потом и заместитель редактора Международного отдела по странам Азии и Африки, он сразу, как мы говорим, пробился на полосу. 1962–1965 — годы труднейшего (хотя когда было иначе) противостояния между Египтом, да и всем арабским Ближним Востоком, с вечным противником — Израилем. Сложнейшие политические маневры, бесконечные переговоры, попытки перетягивания на свою сторону казавшихся Москве перспективных лидеров типа Насера, с вручением ему и ближайшему его стороннику звания Героя Советского Союза. Что вызвало в СССР бурю негодования — всего лишь кухонную.
Во всем этом Примаков купался, как уже набравшийся опыта пловец-олимпиец, досконально изучивший свою ближневосточную акваторию. Его статьями зачитывались подписчики.
И не только. На глазах идеологической верхушки созревал феномен Примакова. Журналист превращался, нет, не в писателя, а в политика.
Выскажу свое личное. Здесь Евгений Примаков несколько напоминает мне еще одного героя этой книги великого журналиста и разведчика Рихарда Зорге. Тот тоже вырастал из журналистских штанишек, становясь предсказателем, стратегом, советчиком, по-современному скажу «решателем» —
И Примаков в знак признательности за свой прорыв был послан собственным корреспондентом «Правды» на Ближний Восток. Он попал в самый разгар столкновений, стычек, споров, а затем войн, побед и поражений. За их развитием и исходом мы следили его глазами. Верно выбранный строгий и идеологически выдержанный тон, всегда ему свойственный. Но за этой правдинской строгостью сколько искренности. И какие подробности, подмеченные не просто созерцателем событий, а их участником. Не описание, а сопереживание. Не голословная поддержка, а доказательство правоты молодых ближневосточных лидеров. Мы, в Москве, были способны понять, как глубоко проник он в таинственный, закрытый для чужих арабский мир, превратившийся для него — и благодаря Примакову и для нас — в свой.
И даже катастрофические поражения арабских друзей не смущали Примакова. Он видел, предугадывал, что их время еще придет, настанет. Корреспонденту удалось совершить редчайший прорыв, почти недостижимый в журналистике, особенно той поры. Его герои — руководители арабских государств — превратились в его друзей. Да, это здорово, когда к вам домой приходят великие Галина Уланова или Игорь Моисеев. Но тут другое. Дружбу с вершителями судеб арабского — и не только — мира Примаков сумел обратить на пользу родине.
Ведь и годы спустя он вылетал на встречи с друзьями, чтобы помочь новой, молодой России добиться взаимопонимания с теми, кто был взращен (нет, не им) в его времена. Другого такого примера я не знаю.