В Копенгагене в конце октября 1962-го пришел в один технический институт, где в числе прочих готовили чертежников. Нужно было учиться три года, если хорошо пойдет, то два. Сказал директору, что у меня нет ни двух, ни тем более трех лет. Институт нужно закончить за три месяца. Тот посмотрел на меня ошалело, но я спокойно, однако настойчиво объяснил, что чертить умею и нужен мне только диплом. Не зря же меня в Москве, а потом и немного в ГДР учили. Но это было, понятно, не для директора-датчанина. Он пригласил какого-то преподавателя, поговорили. И они решили так: мне придется заплатить за все три года обучения, но если у меня получится сдать все экзамены за три месяца, выдадут мне сразу диплом. Я ходил в институт каждый день и по нескольку раз. Выполнял все задания и получил-таки датский диплом технического чертежника.

— А какой у вас был паспорт?

— Немцем я был. А паспорт — западногерманский, правда, липовый. Потом Центр мне предложил совершить обкатку по нескольким странам, поставить печати в свой документ, выбрать какое-то государство, в котором я якобы жил многие годы и где мог, по легенде, заработать достаточно денег как иностранец.

Сначала мне подсказали: выезжай в Ливан. Плыл туда на теплоходе из Неаполя. В пути познакомился с девушкой, очень хорошо знавшей английский.

В Ливане выяснилось, что ливанцы-арабы очень любят немцев. Что касается Дании, откуда я приехал, то о существовании королевства Датского там мало кто догадывался. Все говорят по-арабски и, наследие колониализма, по-английски. Пришлось возобновить знакомство с девушкой с теплохода. Она меня шесть месяцев этому новому языку обучала, и довольно неплохо.

После по заданию Центра, не заезжая лишний раз в Европу, выехал в Алжир. Предстояло устроиться там на длительное оседание. И через все страны, с заменой машин, пересадками с автобуса на автобус, а иногда и на маршрутных такси с их дальними маршрутами, удалось за четыре недели добраться до Алжира. Как раз отмечали праздник первой годовщины независимости. В Алжире еще стояли французские войска, но президентом был уже свой — Ахмед Бен Белла.

В этой стране, как выяснилось, никто не знал ни английского, ни немецкого, ни уж тем более датского. Они не знали этих языков, а я не знал, что мне делать. Долго искал и в конце концов нашел одну связь — француза, неплохо говорившего по-немецки. Тот представил своим приятелям, и так через них устроился на работу техническим чертежником в ателье градостроительства. Все инженеры и архитекторы там были швейцарцы, а уж они все, как и положено гражданам их страны, свободно говорили по-английски, по-немецки, по-французски и по-итальянски. Для практики все время болтал с ними по-английски.

Все чертежники и остальной личный состав — арабы. А в Алжире в то время почти все образованные арабы говорили только по-французски, даже родного не удостоились выучить. Доходило до курьезов. Когда Бен Белла решил переименовать все улицы и их названия вывели арабской вязью, беспорядок начался потрясающий. В общем, пришлось мне в Алжире выучить и французский, а впоследствии, много позже, еще и итальянский. До сих пор нормально говорю на всех этих языках.

В Алжир приехала ко мне жена. Раньше было нельзя: учила язык.

Я вам о языке так подробно не случайно. Знать его в совершенстве для нелегала с его легендой абсолютно необходимо. И хотя существует, скажем, у немецкой контрразведки, некий свод признаков, по которому они различают иностранцев, выдающих себя за местных, мы с языком не прокалывались. Был у нас, уже несколько лет спустя после приезда жены, неприятный случай. С одним немцем выясняли, попивая пиво, почему испанцы вообще не говорят ни на каких языках. И вдруг, как всегда вдруг, он принялся объяснять мне, что вот так, как мы с ним, говорят на немецком, да и на любом другом, представители лишь одной нации — русские. Я чуть было не поперхнулся. Что это? Проверка? Намек: я тебя распознал? Этот разговор сильно встревожил.

— И почему действительно вдруг такой вопрос?

— Случайность. Знакомый немец сказал чистую правду. Русские хорошо осваивают иностранные языки. Это известно, значит, ничего страшного. Но в тот момент вызвало немало переживаний. Мы продолжали не без пользы для меня общаться.

При общении с иностранцами возникало немало всяких неожиданностей. Один из управляющих нашего дома вдруг начал напрашиваться на уроки языка к моей жене. Допытывался до тонкостей, до истоков. Выдержать это похожее на допрос действо сложно. И я разыграл ревнивца, заявил, что такие уроки нарушают неприкосновенность нашего жилища, которое должны были свято чтить в стране. Управляющий испугался, извинился. Дурных намерений у него не было. Но мало ли что могло проявиться при таких уроках? Нечего было ходить нам по острию. И образ ревнивого Отелло очень нам пригодился.

Или вдруг один француз, отлично знавший немецкий, спросил меня, как на языке Шиллера и Гёте звучит одно очень интимное, в основном мужчинами употребляющееся словечко. Я и представления не имел, отделался тем, что сослался на некоторую собственную застенчивость, а уж после выяснил и шепнул это самое словечко другу. А знаете, кто лучше всех остальных распознает наши российские корни?

— Откуда же.

— Пожилые евреи. Малейшие нюансы языка чувствуют, лучше, чем профессионалы из западных спецслужб. Не пойму, почему, но это факт доказанный.

Бывают, но это уже случилось не со мной, и другие неожиданности. Жена нашего нелегала, и тоже, понятно, нелегал, исполнила на частной вечеринке на рояле музыкальную классику. Браво! Высокопоставленное общество, в которое еще надо пробраться, рассыпается в аплодисментах. А после подходит тихая пара и вежливо спрашивает, не русский ли педагог был у нашей барышни. Они с мужем еле отговорились: мол, да, один малоизвестный выпускник американской школы, где особенно сильно влияние русской фортепьянной классики. Обошлось. Но больше дама на фоно при стечении людей не играла. Дал ей Бог талант в свое время окончить то ли Гнесинку, то ли, я уж забыл, Московскую консерваторию.

— Да, любая случайность может в данном случае «сыграть». Но как же вы сумели объяснить приезд жены местным?

— Поженились мы в Москве перед самой командировкой. В Союзе она находилась на подготовке. А когда приехала, мы нашли для нее соответствующую легенду. У меня были знакомые пожилые французы. Кто-то из них уехал, кто-то умер. Зато у нас был адрес, по которому жена теоретически могла в свое время жить. Только и всего. Приехала она, конечно же, как немка со своим безукоризненным языком, а французский выучила уже в Алжире. В этой стране мне повезло: спустя год после получения независимости алжирцы стали уничтожать документацию на всех иностранцев, живших там до этого. Позже я запросто мог говорить в других государствах, что 20 лет прожил в Алжире, где зарабатывал много денег. Так я легендировал свое относительное материальное благополучие.

А жена забеременела, и нам было предложено выехать в Западную Германию, чтобы там уже окончательно задокументировать женитьбу. Ведь паспорта у нас обоих были липовые. Сначала заехали в Тунис, затем в Голландию, потом во Францию. После этого я поехал в 1964-м в город Штутгарт. А жену оставил на границе во французском Страсбурге. Так ей было легче: в Эльзасе все говорят по-немецки.