После этих шагов Примакова, когда новшества прижились, разговоры о том, что пришел человек неизвестно откуда, в «лесу» полностью прекратились. Да, на это потребовался год, для наиболее упорных в своих сомнениях — два.
А Примаков, ценивший своего предшественника Шебаршина, предложил ему пост первого заместителя. Тот отказался, и правильно, потому что дважды в одну реку не входят. И Евгений Максимович назначил своим первым замом Трубникова Вячеслава Ивановича, замечательного человека, потрясающего профессионала — любимца разведки и любимца Примакова.
Тут я должен обязательно заметить, что был у Примакова, еще начиная с его работы в ИМЭМО, особый принцип. После себя оставляй своего первого зама. Когда Ельцин предложил Евгению Максимовичу пост министра иностранных дел, одним из его условий было то, что директором разведки президент назначит Трубникова. Ельцин даже немножко оскорбился: чего это вы мне навязываете. Но академик стоял твердо: это мое условие. То же самое он сделал в МИДе, когда уходил. Настоял на Игоре Иванове, который вместе с ним работал.
Правда, в правительстве он уже этого сделать не мог, там сложилась иная ситуация. А вот в Торгово-промышленной палате он, уходя при президенте Медведеве, сказал: я бы хотел, чтобы ТПП возглавил Катырин, мой зам. На что Медведев возразил: Евгений Максимович, у нас есть лучшая кандидатура. Примаков не испугался: может, у вас есть и лучшая, но эта — моя, я настаиваю. И Катырина назначили.
Это была его визитная карточка. Должен оставить после себя человека, которого сам считал наиболее достойным занимать освобождаемую им должность.
Теперь немного о себе. При Примакове было впервые создано Пресс-бюро, которое я возглавил. Для меня то были золотые годы. Работать жутко интересно, хотя и сложно. Об этом сейчас даже странно говорить, но тогда мало кто верил, что мы принесем пользу. Я никогда не отказывался выступать. Однажды ко мне подошел человек… и плюнул мне в лицо. И считалось, что в этом нет ничего особенного, всего лишь публичная демонстрация чувств, как бы под аплодисменты. Лично ко мне никаких претензий, но такое было ожесточение против любых спецслужб. И это вообще признак нашего общества. У нас же маятник колеблется. То мы любим КГБ, то не любим. Никак он не остановится на разумной середине, чтобы к органам безопасности, спецслужбам относились, как они того заслуживают. Не перехваливали их, не делали так, чтобы они контролировали всё и вся, но в то же время не унижали и не оскорбляли. А тогда раздавались призывы покончить, растоптать.
Вы даже не представляете, кто назывался в качестве возможного директора СВР, например, в числе претендентов называлась депутат Старовойтова. Причем называлась реально. Но где бедная Старовойтова, и где и как далеко от нее внешняя разведка. А мне звонили очень известные журналисты и говорили: Юра, кирдык твоему Примакову, всё уже, указ подписан. Постоянно шло и постоянно нагнеталось такое давление, что вашего погонят, разведку к кому-то присоединят, вас расформируют, Примаков не жилец, это уже вопрос решенный. В этой обстановке мы жили и работали где-то год-два.
Назывались в качестве сменщика и многие другие. Был такой, если память не изменяет, Аржанников, депутат от Ленинграда, который задался целью проникнуть в архивы, огласить имена. Понимаете, какая это могла бы быть катастрофа для разведки, в которой настоящие имена агентов никогда не произносятся. Если их знают, то два-три человека, с ними непосредственно работающие, и даже высшему начальству о них докладывают с использованием псевдонимов.
Бывали вообще случаи парадоксальные. Ко мне пришли кинематографисты, показывают Указ, подписанный Ельциным, — предоставить съемочной группе доступ в архивы разведки. Я звоню Примакову: Евгений Максимович, у меня человек сидит с ельцинским Указом. Мне Примаков сказал: пошлите его, мало ли что Ельцин подписывал.
Мы тогда отбивались от всех этих атак. И волею судеб я оказался на их острие. Пресс-бюро было все-таки открытое учреждение, многие тогда, англичане особенно, поражались: как это Пресс-бюро СВР? Что, к вам можно зайти? Ко мне постоянно приходили британские журналисты. Писали потом материалы: неужели и мы, англичане, когда-нибудь доживем до того, что можно будет прийти в английскую разведку, поговорить с генералами?
Бывший начальник нелегального управления Вадим Алексеевич Кирпиченко сыграл свою позитивную роль, когда Примаков перевел его, уже очень пожилого человека, советником в наше Пресс-бюро. В свое время он и его жена учили Примакова арабскому языку, они были близкими друзьями, общались на «ты». Кирпиченко всегда честно обо всем Примакову говорил.
И когда Примаков приехал к нам в Пресс-бюро, и мы узнали от Евгения Максимовича, что ему сделали предложение стать премьер-министром, а он колебался и только на второй день дал согласие, Кирпиченко сказал: «Женя, ты сошел с ума. Ты куда? Они тебя вообще оттуда пинком под зад вытолкнут. Через месяц». И оказался в чем-то прав. Такой был мудрец.
О личном
Можно ли говорить о сугубо внутренних ощущениях, вспоминая о политическом деятеле международного масштаба? По крайней мере попробую.
Никогда и в голову не приходило напомнить Евгению Максимовичу о встречах в конце 1950-х. Было бы неловко, да и, пишу откровенно, отношения с руководителем Службы внешней разведки были у меня на сугубо рабочем уровне — журналист — директор, и эту грань никогда, ни разу не переходили.
И все же, как это ни странно, был я допущен «близко к телу». Несмотря на определенные надежды на сближение, улучшение отношений, углубление взаимопонимания и т. д. и т. п. (Боже, прости детям твоим глубочайшую наивность!), чего только в то время, впрочем, точно так же как и сейчас, в мире не происходило.
Если сугубо о делах Ясенева, то был арестован один из лучших агентов нашей разведки американец Олдрич Эймс. Окончательно предал родину лишенный званий и наград экс-генерал разведки Олег Калугин, а еще несколько изменников рангом поменьше попросили убежища в разных странах, с неизменным успехом выдавая себя там за противников разгромленного здесь коммунистического режима. Открывались, во многом благодаря Евгению Примакову, закрытые главы из золотой истории советской разведки, в первую очередь атомной. Как раз в те годы нескольким самым достойным атомным разведчикам было присвоено, догадайтесь, с чьей подачи — конечно, Примакова, — звание Героев России.
Обычно, не так часто, как хотелось бы людям нашей любопытствующей профессии, но, к зависти издателей других газет, довольно часто, в Ясенево мы отправлялись с журналисткой Еленой Александровной Овчаренко, знавшей Примакова лучше меня. К беседам готовились тщательно. Составляли вопросы, редактировали их, фильтровали, снова что-то добавляли и отсеивали. Пусть мы не принадлежали к разведке. Но прошу извинить за нескромность, занимались этой темой исключительно серьезно. Никаких секретов нам никто выдавать не собирался, в носителей государственной тайны мы не превращались. Однако ход международных событий и определенную роль в нем внешней разведки понимали твердо.
Уж не знаю, заглядывал ли сам директор при его огромной занятости в заранее присылаемые вопросы. Мы старались, чтобы нас не слишком заносило, и все же иногда Коба (Юрий Кобаладзе) и Татьяна Самолис нас деликатно, в основном в не до конца ясных непрофессионалу подробностях, подправляли. Иногда подсказывали некоторые возможные направления беседы. Несколько раз мы с коллегой по перу Овчаренко понимали, что заходим слишком далеко, за дозволенную черту. Кстати, должен обязательно заметить, что та школа (а как ее еще назвать?) очень пригодилась мне в дальнейшем при встречах с великими нашими Героями-нелегалами и легалами. Тут нельзя раздражать собеседника, самовольно перепрыгивать через красные флажки.
Нас подвозили в «лес». Обычно время приближалось к вечеру. Рабочий график директора СВР был плотен, и нам уделялись, увы, часы его отдыха. И ни разу за все время встречи не переносились. Тот, кто берет интервью у большого начальства, понимает, о чем я говорю. Примаков был точен, как часы, висевшие в его приемной.