Лицо северянина словно оледенело:

— Что именно вас смущает в жизни севера империи, инспектор? Уж не то ли, что даже деньги на строительство вот этой дороги ваше герцогство заняло у нас?

Коляска подпрыгнула на выбоине так, что у меня лязгнули зубы.

— Извиняюсь, что лезу в господский разговор, лорд гарнизон-командор, только дюже любопытно: много заняли-то? — извернулся на облучке кучер.

— Изрядно.

— Значит, покрали половину. — заключил кучер. — Ну и как тут коляску-то сбережешь: то рессора полетит, то вовсе колесо пополам треснет.

Нас тряхнуло снова.

Я потянулась к локтю кучера, показывая на уходящую в сторону от основной дороги узкую колею. И тихо шепнула:

— По этой дороге тоже можно доехать, она получше будет…

Кучер кивнул и аккуратно выбрал вожжи, уводя коляску с главной дороги.

— Юг так обнищал из-за войны! — увлеченно продолжал инспектор.

— Юг. Обнищал. Из-за войны. — повторил северянин, а я приготовилась вытолкнуть инспектора из коляски, если северянин кинется его убивать.

Наступление алеманцев удалось остановить только через неполный год от начала войны. За это время они взяли весь север, половину центральных провинций и вышли на окраины степей. Еще почти год их выбивали с занятых позиций, и только на третий они покатились обратно в Алеманию, цепляясь за каждую пядь земли и яростно огрызаясь. Центр империи и даже степи сильно пострадали, а вот север… На севере не осталось городов — только руины, на севере не осталось лесов — только поля черной золы, схваченные коркой не тающего даже летом льда. На севере не осталось семьи без покойника. Погибшие в уличных боях, загнанные алеманскими егерями в лесах, сгоревшие во взрывах и задохнувшиеся под руинами, расстрелянные, повешенные, замерзшие насмерть, умершие от голода…

— До нас, конечно, враг не дошел. — инспектор все-таки слегка смутился. — Так он и до столицы не дошел, а кто после войны там дело открыл, два года без налогов получили! А из Юга всю войну только и знали, что соки тянуть! Нам, чтоб вы знали, во время войны тоже нелегко пришлось.

— И какая у вас была дневная норма? — поинтересовалась я.

— Дневная… что? — растерялся инспектор.

— Норма. Еды. Хлеба обычно, больше-то все равно ничего не оставалось.

— Двадцать унций, верно? — криво усмехнулся командор.

— Пока двадцать было, еще ничего, справлялись. Перед нашим «Большим прорывом» стало десять — все шло на армию. — покачала головой я. — А бомбардировки усилились… Помню, с юга дирижабль с фруктами пришел, мы ребят-магов, которые на крышах защиту держали, как раз соками… — я покосилась на Барраку. — …и отпаивали. Жевать они не могли, от перерасхода сил зубы выпадали. А выжимки детям растаскивали, сосать. У моей соседки трое было: у них такие мордахи удивленные стали, когда им апельсиновый жмых сунули… они за два года и забыли, что такое фрукты, маленькие ведь… пальцы облизывали… А мы с соседкой только нюхали: запах был такой, что голова кружилась! Она еще все плакала и бормотала: хорошо, что Юг есть, хорошо, что хоть там по-людски живут…

На инспектора было занятно смотреть: наверное, так бы выглядел ученый-астроном, если б ему не просто сказали, что земля плоская и стоит на слонах, но еще и познакомили с человеком, который лично спускался с края на веревке — слонов брюквой кормить.