– Верно. Так что теперь я займусь театром.

– Что?

– Ты две недели делал то, что нравится мне. И я могу неделю обойтись без полосы препятствий… Может, я буду заниматься спортом после обеда, если мне захочется подвигаться, но при условии, что это не пойдет вразрез с твоими желаниями, малыш.

– Ты ничего мне не должен.

– Хорошо, тогда я сделаю это даже вопреки твоему желанию. Но я присоединяюсь к постановке спектакля. Я буду двигать декорации, или… попробую танцевать, или займусь чем-то еще.

Я смеюсь:

– А как насчет того, чтобы остановиться, пока не поздно?

– О’кей. Я просто хочу проводить время с тобой.

– Знаю. – Кладу голову на его плечо. – Но последняя неделя репетиций – безумная неделя. Мы называем ее адской.

– Значит, я не буду видеть тебя, – хмурится он.

– Мы улучим время. Обещаю.

Он улыбается и целует меня.

Вечером мы жарим грибы и опять же хот-доги, но дождя нет, и потому нет и брезентового навеса над костром, и нам не приходится дышать дымом. И мы все поем, и пьем прохладительные напитки, и рассказываем анекдоты, и смотрим на огонь до тех пор, пока он не гаснет. Мы все счастливы. И чувствуем себя одной семьей.

Когда солнце садится, мы с Хадсоном идем в нашу палатку и, не успев даже застегнуть ее, начинаем страстно целоваться. Можно было подумать, что занятие сексом утихомирит меня, но я хочу его еще больше, и я опускаюсь на колени и меньше, чем за минуту, справляюсь с его ширинкой.

– Может, сегодня, – говорю я, стягивая с него шорты и целуя его бедра через трусы, – ты будешь наверху?

– Я бы с радостью, – смеется он, – но не сегодня. Иначе перед этим тебе понадобится хороший душ.

Я на минуту задумываюсь и, наконец, соображаю, что он имеет в виду.

– И то верно, – с легким разочарованием соглашаюсь я.

Он становится на колени рядом со мной и целует меня.

– Но мы еще много чем можем заняться.