– Почему?

– Из-за его родителей. Вы знакомы с ними, верно?

Конни кивает:

– Я общалась с ними в конце прошлого лета. И я немного знаю о том, как Хадсону живется дома, из разговоров с ним.

– Значит, вам известно, что мы с Хадсоном вместе, так?

Конни смеется:

– Это известно всему лагерю, Рэнди.

Я краснею, радуясь, что в темноте этого не видно.

– О’кей. Вы, наверное, видели, что он красит ногти, и знаете, что он теперь работает в театре.

– Да, ранняя любовь способна изменить человека. И на мой взгляд, все это очень мило.

– А как насчет его родителей? Они способны разделить вашу точку зрения?

Конни вздыхает:

– Я собиралась поговорить с ним в субботу, – тихо говорит она, садясь по-турецки на траву, и я сажусь рядом с ней. – Знаешь, я бы хотела дать ему больше времени побыть… здесь. Вот почему мы придумали это место. Место, удаленное от мира. Ты смотрел «Западное крыло»? Вряд ли, ты слишком молод. Вдали от цивилизации. Таково это место. Вот только под словом цивилизация подразумевается мир натуралов. Здесь безопасно. Здесь вы можете быть самими собой и иметь детство, какое не можете иметь где-то еще. – Она делает глубокий вдох и медленно выдыхает. – Вот только всему свой срок.

– О’кей…

– Ему нужно снять лак. И если он собирается представить тебя родителям как своего бойфренда, то это нужно сделать и тебе. Тебе придется снова стать Далом.

– Но разве не лучше просто быть собой и гордиться этим?

– Здесь? Конечно. Только так. А за пределами лагеря? Сначала нужно обеспечить свою безопасность. Вы еще дети. Хадсону нужно, чтобы родители кормили его, одевали, чтобы они не вышвырнули его из дома и не били его или не проклинали, не послали бы его в конверсионный лагерь. Ему нужно, чтобы они отправили его сюда в следующем году. И это означает, что он должен быть… таким, каким они хотят его видеть.

– Но они же его родители. И они разрешили ему поехать сюда.

– Им этого не хотелось. Я всегда чувствую себя счастливой, когда вижу его имя в списке отдыхающих. Не знаю, как ему удается убедить их, ведь они не любят наш лагерь. – Я понимаю, о чем она. Бабушка заставляет их чувствовать себя виноватыми, даже лежа в могиле. – В воскресенье ты сам все увидишь. Увидишь по их глазам, что им кажется, будто они оказались на вражеской территории. Мы не такие, как они. Мы – не они. Может, мы вообще не люди. Хадсон, конечно, человек, потому что он их сын, и благодаря одному этому он в их глазах не выходит слишком далеко за пределы того, каким, как они считают, он должен быть: мужественным, маскулинным… каких только бессмысленных слов люди не придумывают для обозначения тех норм поведения, которые одобряют. – Она прислоняется к дереву и начинает рассеянно выдергивать траву. – Я не совершала каминг-аут, пока мне не исполнилось двадцать семь. Знаешь, я повредила ногу и понимала, что моей карьере пришел конец, и чувствовала облегчение по этому поводу. Потому что теперь я могла открыться. Но до этого я все-таки невольно открылась своему тренеру. Много лет назад. Девятнадцать. Однажды он зашел в гостиничный номер, а на мне была юбка – увидев ее в магазине, я не удержалась и купила. Она была просто прекрасна. Из синего шелка, деграде, у талии шелк был светлее, чем внизу, струился, подобно мечте. Он сорвал ее с меня. И порвал в клочья. Я пыталась объяснить, что чувствовала всегда. Но он сказал, что я не могу быть такой. Он сказал, что если я хочу носить женскую одежду, когда этого никто не может видеть, то это в порядке вещей. Но я не имею права делать этого в присутствии других людей. Я не могу быть женщиной, говорить, что я женщина, и делать то, что мне кажется правильным: не могу иметь более длинные волосы, более длинные ногти… Я должна уметь держать себя в рамках, как взрослый человек. А все остальное… он назвал это «альковными штучками», и сначала я не поняла, что он имеет в виду, а потом до меня дошло, что он счел, будто мои пристрастия имеют отношение к занятиям сексом. – Она делает паузу. – Я не должна была рассказывать этого ребенку из лагеря.

– Марк рассказывал вещи и похуже.