– Нет. – Я одаряю его самой нахальной из своих усмешек. Я собираюсь освободить «заключенных», а потом подготовиться к завтрашнему дню. У меня появилась одна идея.
Я выбегаю из домика, пробегая при этом мимо Хадсона, который машет мне рукой. Я возвращаюсь, чтобы клюнуть его в щеку, и направляюсь в «тюрьму». Там всего несколько ребят, но я освобождаю их и бегу на свою половину лагеря, выискивая глазами Чэрити. Она обычно стоит в дозоре.
Нахожу ее у домика ИР, светящую вокруг себя фонариком. Останавливаюсь перед ней, запыхавшийся от бега, и прежде чем заговорить, пытаюсь прийти в себя, наклонившись к земле.
– Ты в порядке, Дал?
– Домик ИР открыт?
– Да, они не запирают его на случай, если нам понадобятся блестки или еще что.
– Прекрасно. Как быстро ты можешь шить?
Двадцать один
Когда мы на следующий день маршируем к полосе препятствий, то делаем это с воодушевлением. После того, как вчера вечером Чэрити лихорадочно шила, и после разговора с ребятами из моего домика я твердо решил не только доказать всем им, что я по-прежнему в душе Рэнди и что Рэнди, а не Дал приведет их к победе. И тем утром, после завтрака впопыхах, обзаведясь костюмами из театрального домика и поделившись друг с другом косметикой, мы превратились в команду.
У Паз и Монтгомери практически одни и те же костюмы – на них прозрачные синие чулки, синие трусики, синие бюстгальтеры и ничего больше. У Джорджа синие боа из перьев и веер. Джордан облачены в синее платье-чарльстон с блестками. Даже на Эшли синяя балетная пачка, а ее волосы стянуты на макушке и перехвачены синей лентой, образующей бант. Все мы оттягиваемся, как кому вздумается. Помада, перламутровые тени для век, серьги – все это разных оттенков синего цвета. И я – гвоздь программы – предстаю в синем блестящем комбинезоне, украшенном розовыми атласными сердечками, а на спине у меня, как на спортивной футболке, семерка, поверх которой огромный отпечаток губной помады. У меня огромные искусственные ресницы, на губах синяя перламутровая помада и синие тени на веках, а комбинезон расстегнут до пупка.
Знаю, мы идем на риск, но вряд ли он очень уж велик. Конечно, раз уж Хадсон так разнервничался из-за лака на ногтях Брэда, все это может ему не понравиться. Вряд ли он сочтет наши прикиды сексуальными, хотя, знаю, они являются таковыми. Но мы же разговаривали об этом, и он любит меня. Он любит меня! И какое значение имеют тогда макияж и блестки? Может, даже это в некоторой степени придется ему по душе – ведь я выгляжу чертовски сексуально, и именно таким образом я открою ему настоящего меня. И даже если этого не случится, все это не заведет его, то я всегда смогу сказать, что мы вырядились так ради поднятия командного духа. Ради того, чтобы сплотиться и выиграть эстафету. Мы поступили как футбольные болельщики, разукрашивающие свои тела в цвета команды, за которую болеют. Он поймет это. Он должен это понять, верно?
И, кроме того, он любит меня. Значит, все будет хорошо. Нельзя же отыграть назад из-за комбинезона и косметики.
Мы доходим до линии старта. Марк шагает сзади с переносным магнитофоном. Домик Хадсона смотрит на нас так, будто мы в замедленной съемке. Рты открыты, глаза вытаращены. Чирлидеры команды Красных, устрашенные нашим фантастическим видом, на какое-то мгновение теряют дар речи.
Конни, увидев меня, как водится, приподнимает бровь. Посылаю ей воздушный поцелуй. Джоан остается невозмутимой.
– Занимайте свои места, – говорит она и идет к яме для арахисового масла, за которой проходит финишная линия. Члены моей команды распределяются по полосе препятствий. Я стою у ямы рядом с Хадсоном.
– Что это на тебе? – недоуменно спрашивает он.
– Моей команде понадобилось средство для поднятия морального духа. Так что вот. – Улыбаюсь ему, но он не отвечает мне тем же. – Знаю, это слишком, но так они чувствуют себя лучше. – «И я тоже», – добавляю про себя.
– Ты выглядишь по-дурацки.
Выдавливаю из себя смешок, хотя у меня такое чувство, будто я свалился с каната.
– Да ладно тебе. Я выгляжу чертовски сексуально.