– Нет. Я выбрал нас, потому что мы победим. Вам следует доверять мне.

– Доверять тебе? В этом году ты даже не участвуешь в спектакле, – фыркает Монтгомери. – Ты почти не бываешь в домике. Все, чем ты занимаешься, так это целуешься с Хадсоном. Мы понимаем, у тебя получилось, да здравствуешь ты, – скучным голосом произносит он, делая без капли энтузиазма джазовые ручки. – Только посмотрите на него – весь из себя качок и спортсмен. Тебя хоть немного интересует представление? Тебя вообще интересует что-то кроме Хадсона? Хочешь, чтобы мы доверяли тебе, но я даже не знаю тебя.

Такое впечатление, будто он отвесил мне пощечину, челюсть у меня отвисает, а на глаза наворачиваются слезы. Я-то думал, что с тех пор, как он и Джордан обвинили меня в том, что я недостаточно тусуюсь с ними, наши отношения улучшились… мы как-то разговаривали о моем отдалении от них за ужином… и они сказали, что этого разговора мало, а потом я просто… забыл о них. И я понимаю, что был плохим другом.

– Конечно, ты знаешь его, – возражает Эшли.

– Мы знаем, – подтверждают Джордан. – Но этим летом мы так мало видели тебя. И у нас сложилось впечатление, будто ты больше не являешься частью нашего домика.

– Мне очень жаль, – тихо говорю я. – Я действительно был поглощен своими отношениями с Хадсоном, но…

– Ты не можешь делать вид, что ты один из нас, а на самом деле не быть им, – упрекает меня Монтгомери. – Мы вместе репетировали, дожидаясь своих выходов, разучивали танцевальные па, пели хором, танцевали, у нас были понятные нам одним шутки, и мы были частью… чего-то. А теперь ты не с нами. И вот ты налетаешь на нас и просишь сделать то, что, как ты ЗНАЕШЬ, мы можем сделать, но никто из нас на самом-то деле делать этого не хочет, потому что все мы понимаем, что будем выглядеть просто ужасно, и человек, что сейчас передо мной, похож… Я не знаю его. Я не верю ему. И я не хочу позориться перед всем лагерем ради того, чтобы он хорошо выглядел в глазах своего бойфренда.

Джордан кивают:

– Мы просто не чувствуем, что ты – один из нас.

– Я по-прежнему такой, – заверяю их я. – Просто я занимаюсь чем-то еще.

– Теперь это называется так? – хмыкает Монтгомери.

– Послушайте. – Эшли выпрямляется и кладет руку мне на плечо. – Я поняла. Ты – по-прежнему ты. А Дал – это твоя роль. И ты по-прежнему наш друг. Но нам трудно ввязаться вслед за тобой в дело, которое кажется нам провальным – из-за которого мы подвергнемся унижению, – учитывая то, что этим летом ты проводишь с нами в несколько раз меньше времени, чем обычно. То, что мы видим Дала больше, чем Рэнди. Думаю, это все, что они хотят довести до твоего сведения, – завершает она. Джордан и Монтгомери кивают.

Я смотрю на Эшли. И она с ними заодно? Я-то думал, она, может, одна из всех действительно понимает, что я делаю и что это значит для меня. Пусть не одобряя меня, но сочувствуя мне. Поддерживая меня. Но если я разочаровал даже ее…

– Ты не похож на Рэнди, – продолжает гнобить меня Монтгомери, показывая на меня машущей вверх-вниз рукой. – Я вижу только Дала.

Я киваю, медленно. О’кей. Да. Я разочаровал их. Я слишком много времени оставался в образе Дала и недостаточно был Рэнди. Вот они и не доверяют мне.

Но я могу исправить это. Просто мне нужен еще один план. И он приходит мне в голову практически мгновенно.

– О’кей. Я понял вас. Но завтра мы выиграем, потому что у меня есть план, и я докажу, что я по-прежнему один из вас.

– Всего за один день? – не верит своим ушам Монтгомери.

Я встаю.

– А теперь ты отправишься к своему качку-бойфренду?