Само собой, галдеж не прекратился — в процессе меня просто оттерли от матушки. Ладно, уговорили — я показал им на стене "птицу", "гуся", "зайца" и "собаку", после чего и пошел со всхлипывающей матушкой домой. На ближайшую пару часов (ну или пока солнце не зайдет) я тут никому не нужен. А будет святой отец мозг выносить — покажу и "священника в шляпе".

На обратном пути я прислушался к бормотанию в своей голове и оно мне не понравилось совсем. Честно сказать, я испугался:

— Когда мои немеющие, трясущиеся руки не смогут держать Твоего Распятия и невольно compromettre Его на ложе souffrance моего, Иисусе милосердный, помилуй меня.

А потом еще на каком-то языке в том же ритме. Ой-ё… Может, жульничает опять? Даже если и так — хотя-бы вероятности мне уже хватает, чтобы попробовать убедиться в том, что не я в этом виноват.

— Э, девушка! — прошептал я внутрь себя, слегка отстав. — Ты о чем это молишься, а?

— …прольются последние слезы, предвещающие мое близкое обращение в прах, приими их, как умилостивление за мои грехи…

— Дениз, или как тебя еще обзывать, ты помирать что-ли собралась?!

— Господи, и морок за милосердие твое приму и принимаю…

— Какой, нахрен, морок! — я помахал перед лицом ладонью. — Заканчивай представление, а?

Наступила временная тишина.

— Можешь моргнуть? — осторожно спросила Дениз.

Поморгал.

— Рука? — осторожно спросила Дениз.

Я показал ей "фигу".

— Господь Всемогущий, прими благодарность мою…

— Да пожалуйста, конечно, но я вообще не очень верующий.

— Гад ты, и сволочь! Уж конечно не тебе "спасибо"!

— Нормально! Поговорили!

— Ты хоть представляешь себе, как оно — в чужом теле, ничем не управляя, и с тобой даже не разговаривают?! Радуйся, что у меня ни рук, ни даже голоса! Сукин ты потрох…

— Ух ты, начинаешь меня понимать? Не ори мне на… мозг. А то я от тебя точно с ума съеду. Вечером поговорим.