– Значит, ты сейчас грамоту и напишешь, что в отсутствие Хабарова приказным человеком всей даурской земли по реке Амур и далее до моря назначается государев казак, десятник Онуфрий Степанов. И велено тому Степанову ведать ясачных людишек, пашенных крестьян переселять, остроги ставить. А воеводе Якутскому, как он прибудет, препятствий тому Онуфрию не чинить, а во всем помогать. Главное же, давать жалование оружное и порохового зелья на всех поверстанных казаков, коих числом три сотни. Как, напишешь грамоту?
– А коли не напишу? – осмелел дворянин.
– Вольному воля. Только вспомни, Дмитрий Иванович, что не я у тебя, а ты у меня в городке сидишь. А стрельцы твои уже все безоружные сидят. Порубим вас во славу Господню, да в Амур-реку сбросим. Сам знаешь, Сибирь большая. Может, богдойцы напали, а может, дауры. Иди знай. А мы ведать не ведали, знать не знали, что ты, батюшка, к нам собрался. Так лучше?
– Не лучше, Ерофей. Напишу. Вели пусть чернила несут.
Грамоту составили по всем правилам. И написал дворянин Дмитрий Зиновьев, а утвердил Судья Сибирского приказа Князь Трубецкой. Даже Хабаров руку приложил.
После были недолгие сборы, прощания. Зиновьев со стрельцами забился на корабли и старался не отсвечивать. Хабаров же, как и обещал, послал гонца с письмом к своему брату в Якутск. Тот ее уже должен своими путями доставить до Москвы. Бунтовщиков загнали на московские струги. Зашел и Хабаров. Я знал, что вижу его в последний раз. По крайней мере, так было в моей истории. А как здесь, поглядим. Все уже идет не совсем так, как я учил в универе. Не в железах уезжает Хабаров. Зиновьев бежит, как побитый пес. Только мы же знаем писанную историю. А как оно там было? Может, и так? После отъезда Хабарова все думал, с чего начать? Решил, что грамоту эту филькину нужно легализовать через общее решение. Нужно, чтобы не кто-то там меня назначил, а казаки выбрали. А не выберут, значит, не судьба. Как скрылись из виду московские корабли, созвал я казачий круг, вышел перед людьми, с которыми уже два года пот лил, кровью обмывался. Вышел и говорю очередную глупость. А, может, и не глупость, как посмотреть.
– Вот, – говорю – грамота. В ней назначают меня приказным. Только я без вашего слова, братья, никаким приказным быть не хочу. Потому и спрашиваю: любо ли вам это? Если нет, то назовите другого.
Поначалу люди молча переживали сказанное. Потом пошел говорок. Громче, еще громче. И вот уже «любо» неслось над городком. А потом все смешалось. Подбежали близкие друзья, с которыми жил с самого начала своего Анабазиса, недавние друзья. Меня обнимали, хлопали по плечам, по спине.
– Да, будет, братцы, будет! – отбивался я. Наконец, народ немного успокоился, а я продолжал:
– Мы пришли сюда не на год, не на пять. Мы пришли сюда навсегда. Мы пришли не просто за хабаром, мы пришли за волей. Мы – братья! А потому сил у нас хватит вольную жизнь построить и защитить.
Если бы я был так же уверен, как пытался внушить казакам. Попробуем. А там, или пан, или пропан бутан. Прорвемся!
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.
Часть вторая. Приказной Амурской земли
Глава 1. Неотложные дела
На следующий день после отъезда Хабарова с московским дворянином встал я с большим трудом. Пили много, говорили чуть не до самого утра. В светлице, самой большой комнате бывшего дома Хабарова собрались друзья. Был там старый, еще с Тобольска друг Макар. Ну, точнее, с Тобольска он был у Онуфрия. Я-то его помню с Илима. Но все же первый друг в этом мире. Сейчас он был старшим над пластунами. Под его началом тех было два десятка человек. Хотел я ему и моих «гренадеров» передать. Да и его ребят гранатами вооружить. У него с ними ладно выходит. Был с нами и племянник Хабарова Артемка. Парень грустил. Мы, как могли, его успокаивали. Воин он был пока не особенно сильный. Зато по торговым делам, по казенным книгам, всяческому учету и контролю лучше его и не придумаешь. Да и батька его, брат Ерофея, Никифор нам был очень нужен. Сидел за столом мой первый помощник по пушкарским делам Клим Иванов. Был он из первых десятков охочих людей, некогда пришедших в Усть-Кут. И не только в пушкарском деле оказался хорош. По всяким механическим делам часто он быстрее меня соображал. Сидели здесь и казаки из моего десятка, Тимофей с Трофимом, которые у нас конницей ведали. Ну, той полусотней, что мы под это дело создали. Сидел и мой «цыган» Смоляной. Был он у меня пока типа связного с Большой землей. Хотя, драться он тоже был не дурак. Много народу было. Даже нашего китайца, у которого было имя, чему все очень удивились, за стол усадили. У богдойцев тот ведал пушками, но не только. Отвечал он за провиант, всю тыловую часть. Звали его Гао Сян. Поскольку выговорить это не мог никто, да и я, перекрестили его в Гришку. К маньчжурам путь ему был заказан. У нас он и прижился. Пока использовали его, в основном, в качестве переводчика-толмача, поскольку знал он все местные языки.
Толком ничего не приговорили. Оно и понятно. Под хлебное вино разумные штуки приходят не часто. Но, как сказал один знаменитый мужик, веселие на Руси есть питие. Вот и веселились. Да и грустили, поскольку с Хабаровым пока все было непонятно.
Как же мне хреново было утром. Мама дорогая, роди меня обратно. В глазах безо всяких шаманов было зелено, руки тряслись, нутро наружу просилось. Ко всему, еще и ощущение, что я и есть главная мразь на этом свете. Однако у дел есть противная особенность: сами они не делаются. А дел было воз и маленькая тележка, не от столба и до обеда, а от столба и до следующего года.
Я решил сегодня попытаться понять логику действий своего прототипа. По истории я помню, что едва растаял след стругов московского дворянина Дмитрия Ивановича, как Степанов бросился в поход на дючеров. Бои шли, в основном, на территории будущей еврейской области, а последняя битва и вовсе прошла примерно на месте будущего городка Биробиджан, где Степанов зажал дючеров с помощью союзников бираров и солонов. Вроде бы понятные поступки. В отличие от дауров, большая часть которых маньчжуров нежно ненавидела, дючеры были для новых властителей Поднебесной верными союзниками и родичами. Значит, пока я, точнее, Степанов, который Онуфрий, воюет или воюем с маньчжурами-богдойцами, с дючерами мира не будет. Но, с другой стороны, если включить послезнание, то картинка будет немного иная. Хочу я или не хочу, чтобы выжить, мне как-то с маньчжурами помириться придется. Причем, помириться желательно до того, как между нами ляжет много крови, да и на моих условиях. А условия ставит тот, кто сильнее.
В принципе, смешно сравнивать. Казачий полк и гигантскую империю с ее восьмизнаменной армией тысяч в триста воинов, с вспомогательными войсками, наемными отрядами монголов и корейцев. Только есть варианты. Император наш, точнее, не наш, а маньчжурский, который Шуньчжи-Шамшакан никогда сильным правителем не был. Многие годы он был марионеткой своего дяди, великого воина и принца Доргона. Тот, собственно, Китай и завоевывал. Готовился он и вовсе сместить племянника, приняв титул Великого хана, не на китайский, а на монгольский манер. Но жизнь, штука непредсказуемая. В случайной стычке Доргон погиб. Но и после этого Шуньчжи совсем не жаждал продолжить деяния отца и дяди. Его гораздо больше интересовали любовные утехи, мудрые беседы и искусные музыканты.
Тем временем, китайские князья, перешедшие на сторону маньчжуров при Доргоне, восстали. Восстание длилось едва ли не десятилетие, охватив все южные провинции империи. Основные силы маньчжуров сражались здесь. Часть войск маньчжурам приходилось держать на востоке, у осколков бывшей монгольско-китайской империи Юань. Потому на северном направлении войск почти не было. И долго не будет.