История сохранила нам отзыв Фридриха II, давнего друга и одновременно недруга Екатерины. Приведем цитату полностью, она того заслуживает: «По справедливости, императрице Екатерине нельзя приписывать ни чести, ни преступления этой революции: она была молода, слаба, одинока, она была иностранка, накануне развода, заточения. Орловы сделали все; княгиня Дашкова была только хвастливой мухой в повозке. Екатерина не могла еще ничем управлять. Она бросилась в объятия тех, кто хотел ее спасти. Их заговор был безрассуден и плохо составлен; отсутствие мужества в Петре III, несмотря на советы храброго Миниха, погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать».

Знай Наумов этот справедливый отзыв, он, наверное, призадумался бы, прежде чем безрассудно приступить к делу. Сейчас Екатерину уже нельзя было назвать слабой и одинокой. Поднявшему на нее руку пришлось сразиться не только с ней самой, но с кланом сильных мужчин, окружавших трон.

Главное, Наумову хотелось сдвинуть дело с мертвой точки. Сколько можно годить да откладывать? Он давно бы наведался к отцу Макарию, если бы не дальняя дорога. Здесь одним днем никак не обойдешься, а честно говоря, и двух суток хватит, только если лошадь гнать без остановки. Брать подорожную и пользоваться постоялыми дворами для столь деликатной поездки он не хотел, поэтому надо было выкроить время, чтобы в полку никто не заметил его отсутствия. А что делать, если ближе к столице верного и отважного батюшку никак не найти.

Отца Макария он помнил с детства, проведенного в Великом Новгороде. Матушка его и по сию пору там живет. Из ее писем Андрей Иванович и узнал о подвиге священника. Когда-то был он очень на виду, занимал высокий духовный пост, а теперь переживал опалу в крохотной деревеньке при церкви Успенья Богородицы. Но это только так считалось – опальный служитель Господа, а на самом деле отец Макарий, добровольно удалился в тихую пустынь после шумного ареста архимандрита Ростовского Арсения Мацеевича. Дело Мацеевича велось в строжайшей тайне, правительство все сделало, чтобы само имя его было забыто. Неистовый архимандрит был приговорен к расстрижению и вечному неисходному содержанию в Ревельской крепости, где содержался как «неизвестный колодник». Но память из народа не вытравишь. И сейчас, по прошествии десяти лет, в духовных кругах шепчутся о нем с опаской и надеждой, а простые люди и в полный голос говорят. К отцу Макарию тут же потянулись паломники. Марфа Владимировна Наумова три раза в год, а иногда и чаще наведывалась к бывшему духовнику за благословением и советом.

К назначенному месту Наумов прибыл вечером. Место, где стояла церковь Успенья Богородицы, было живописным, милым, заповедным: леса, поля, озера с небольшими, заросшими ивой и сосной островками. Когда-то среди этих красот стоял монастырь, но много лет тому минуло. Сейчас от монастыря остались только церковь да одноэтажное, кое-как подлатанное здание из дикого камня. Ранее здесь жили послушники, а теперь дом сей служил приютом для паломников и бродяг, желающих пережить в тепле зиму. Макарий всех принимал. Место было глухое, и случайных людей почти не было. Паломники приезжали больше кучно, по большим праздникам. Иногда столь много народу нахлынет, что и не разместишь.

Рядом раскинулась деревня. Немалая, дворов тридцать можно было насчитать, но все эти хозяйства были ветхими, ветрами продуваемыми. Жители перебивались кой-как с хлеба на квас. Земли были тощие, рожь и овес родили плохо, за счет паломников только и кормились. А вот церковь в отличие от крестьянских дворов была любо-дорого посмотреть. Стояла на взгорочке, строили ее давно, лет двести назад, а может, и того больше. Туристический путеводитель более поздних времен все бы грамотно описал: «Храм небольшой, одноглавый и тремя невысокими апсидами. Подпружные арки не выделены из сводов. Апсиды гладкие, на них двойные ленты узоров. Покрытие восьмикратное». Но для глаза обывателя все эти слова не более, чем шелуха. Он видел беленький храм со стройной, крытой лемехом главкой, рядом старые дерева, все больше липы. Наверное, в пору цветения запах здесь стоит истинно волшебный.

Отец Макарий принял Наумова безотлагательно. Жилище священника было более, чем скромным: простой сосновый стол без скатерти, много икон, грубо сколоченная полка для церковных книг и шкапец для утвари. Единственно дорогим выглядело деревянное кресло с высокой спинкой и затейливой резьбой на подлокотниках. Очевидно, кресло это было взято из старой жизни.

– Я, батюшка, прибыл к вам по важному делу, – Наумов браво щелкнул каблуками. (Черт, шпоры забыл снять!) – Я сын Марфы Владимировны Наумовой. Вы меня не помните?

Старец всмотрелся в его лицо, потом придвинул свечу и надел очки с круглыми, выпуклыми линзами. Одна дужка была обмотана черной тесьмой. Лицо отца Макария казалось безучастным. Никогда не поймешь, что у стариков на уме. Глаза его выцвели почти до белизны, и только крохотный зрачок, нацеленный на Наумова, словно кончик булавки, делал взгляд его острым и настороженным.

– Я несколько раз исповедывался и причащался из рук ваших. Правда, давно это было. А потому я привез с собой последнее письмо матушки. Это моя как бы рекомендация.

Отец Макарий внимательно прочитал письмо, в котором подробно описывалось последнее паломничество родительницы, и посмотрел на сына вполне благожелательно.

– Откуда вы?

– Из Петербурга.

– Пусть дальний. Переночуете у нас. Завтра заутреню отстоите. А пока поужинаем, чем Бог послал.

Служка принес печеную рыбу, свежий хлеб и необычайно вкусные, свежезасоленные рыжики. Священник прочитал молитву. Ели молча. Наумов все вертел в голове первую фразу, и чтоб по делу, а она если и придумывалась, то выглядела до неприличия глупой.

В Петербурге ведь как все мыслилось-то. Он приезжает к отцу Макарию, говорит ему, мол, так и так, правды ищем, благослови на великое дело и помоги. И, конечно, поп соглашается. Тут и рассуждать нечего.

Когда покойный Петр, супруг ныне здравствующей императрицы, начал отнимать у монастырей земли, ведь все духовенство, белое и черное, было против. А потому и поддержали Екатерину, ждали, что послаба придет. Заняв трон, императрица отменила все нововведения мужа, в том числе и закон о секуляризации, но потом гайки еще туже закрутили. Церковным имуществом стали распоряжаться люди светские, а это уже чистый грабеж. Налог со всего, что наработали монастырские крестьяне, государство забирало теперь себе, а малую часть из этих денег выделяло на помощь убогим, вдовам, на приходские школы и прочее. Духовенство возроптало, но тихо, келейно. Арсений Мацеевич, владыка Ростовский, один выступил против подобного безобразия. В письме в духовную коллегию он гневливо написал, что, де, не было на Руси такого, чтоб церковь грабить. Даже при татарском иге, да и после него, не было подобного безобразия, чтобы у монастырей земли отнимали.

Отец Макарий был когда-то правой рукой Арсения и взгляды его разделял. А теперь, когда учитель его томится в Ревельском бастионе, что от Макария требуется? Царицу-безбожницу к порядку привести. Не надо никого убивать, избави Бог, но поступить по справедливости: трон сыну, а ей матери – монашескую рясу, чин ангельский. Царица уже на возрасте, сорок пять лет. Самое время усмирить гордыню, жить в тихости и Бога славить.

А теперь, глядя на усохшего, насупленного старичка, в чем только душа держится, Андрей Иванович думал: зачем старцу все эти страсти? Живет он здесь в покое, сытости и ждет, когда призовет его Господь. И предстанет он в свой с час перед Творцом во всей чистоте и кротости. Зачем ему в дела наши ввязываться?

– Я говорил уже, батюшка, у меня к вам важный разговор, – начал наконец Наумов. – Я хотел поговорить о преподобном Арсении Мацеевиче, что страдает в заточении.