– Им там в Гамбурге виднее. Вы говорите, что Шлос и меня в разговоре поминал?
– И вас, и Вернова…
– А откуда им вообще известно про заговор?
– А шут их знает. Видно, страдает наша конспирация. А немцев полон Петербург. Но я думаю, в этом деле роль играют наши масонские связи. Помните, был недавно такой напомаженный – Отто Виль. Он все время около нашего юнца вертелся. Так что же все-таки ответить на предложение Шлоса?
– Деньги надо брать, – капитан категорически ударил кулаком по столу. – Вы Панину об этом говорили?
– Нет. Не успел.
– И не надо. Зачем графу Никите Ивановичу все эти заботы. Он мозг, ему нет дела до мелочей. Вы не сказали, и я не скажу.
– Я думаю, сподручнее будет перенаправить Шлоса к вам, – в голосе Бакунина прозвучала спокойная деловитость. – Вы возглавляете боевую группу, вам и деньги получать.
– Разумно, разумно. Благодарю за доверие.
– И никому не стоит говорить, что Шлос с меня начал разговор про немецкие деньги. Вы были первым человеком, с кем он встретился в Петербурге, так что естественно, что и с предложением о сотрудничестве он обратился именно к вам. Я думаю, что Шлос знает куда больше, чем говорит.
– Ну, это-то мы из него вытрясем, – с уверенность сказал Наумов.
Расставаясь, Бакунин сделал самый простой и потому любимый знак – скрестил руки Андреевским крестом с направленными вверх пальцами. Наумов с готовностью последовал его примеру. На губах капитана появилась простецкая, словно елеем смазанная улыбка. Гринька говорил про Бакунина, что тот, играя ангела во плоти, а на деле самим сатаной краплен: спесивый гордец, наглец и темная лошадка. Ничего рыжий Гринька не понимает в людях. Бакунину можно верить.
У Наумова было такое чувство, словно деньги, обещанные Шлосом, уже у него в руках. А раз деньги есть, надо действовать. Он верил в свою удачу. Во всяком случае, до сих пор она его не подводила.
Судьба многих гвардейцев за последние десять лет зависела от того, насколько активен и расторопен он был во время переворота, или как важно говорила императрица, революции 28 июня. А Наумову в отличие от прочих оставалось только благодарить фортуну, что после знаменательного события она не шибанула его коленкой под зад, отняв чин и свободу.
В то время как Екатерина с братьями Орловыми объезжала в столице Измайловский и Семеновский полки, которые ликовали и клялись в верности, Наумов пребывал в Ораниенбауме в охране императора. Далее он сопровождал свиту в Петергоф, куда все дружно отправились в шести каретах. Екатерина должна была дождаться мужа у себя в Монплезире, но тут вдруг обнаружилось, что ее нет на месте и никто не знает, где она. Стали искать, император ужасно разволновался. С криком: «Я говорил вам, что она на все способна!» он метался по дворцу, заглядывая даже под столы и стулья. Потом стал обыскивать сад. Тут-то и явился к Петру посыльный в крестьянском платье с запиской от Брессона. Ранее сей Брессон был камердинером императора. Позднее Петр пожаловал его должностью директора гобеленовой мануфактуры. Сейчас у Брессона появилась возможность отблагодарить императора за его щедрость. В записке значилось, что в Петербурге устроен переворот в пользу Екатерины. Мол, действуйте, Ваше Величество!
Все это Наумов видел собственными глазами. В глазах у императора стояли слезы, он совершенно потерялся и метался от Миниха к Гудовичу, от Гудовича к князю Трубецкому с вопросом: «Что делать?»
Далее императорская свита разделилась. Большая ее часть погрузилась на яхту и отправилась в Кронштадт под защиту его бастионов, а князь Трубецкой, канцлер Воронцов и граф Шувалов вызвались поехать в Петербург, чтобы узнать, в чем там дело. Палец Воронцова указал на трех офицеров – эти поедут со мной. Наумов был в их числе. Это и спасло его от последующих расследований и допросов, потому что Кронштадт не принял императора. Гарнизон уже перешел на сторону Екатерины. Петр вынужден был вернуться в Петергоф, где был арестован и препровожден в Ропшу.
Там он, несчастный, и был убит. Конечно, злодейство скрыли от народа, приписав смерть желудочным коликам. Какие, к черту, колики, если его хоронили в закрытом гробу. В гвардии даже называли фамилии убийц. И тут без Орловых не обошлось.
Кстати, и у Воронцова, и у Шувалова с Трубецким впоследствии тоже были неприятности. Рассказывали, что новоиспеченная императрица в запальчивости кричала: «Они шпионы! Они явились в Петербург, чтобы меня убить!» Могли и сопровождающих офицеров заподозрить в недобром. Но хода делу не дали. Не до того было. Все вокруг пили-гуляли. В первый день переворота Екатерина объезжала полки в гвардейском мундире Преображенского полка. Видно, нового мундира в спешке не нашли, и она надела старинную, еще Петром I введенную форму. Рядом с ней, тоже в офицерском камзоле, моталась княгиня-девочка Дашкова. Ликование, а если хотите, безумие народа было столь велико, что гвардейцы без всякого указа сверху сняли мундиры, введенные Петром III, изодрали их и облачились вслед за императрицей в старинную форму. И в каких только сундуках она у них хранилась!
Наумов в своем полку был последний, кто поменял мундир. Присяга для офицера не пустой звук. Ему было стыдно перед убитым Петром. Да, у покойного императора были недостатки, но у кого их нет? На ум приходило его растерянное лицо. Детскость его, беспомощность и по сей день ранили душу. Он ведь государь наш, помазанник Божий. А от баб порядка не жди. Дождемся, что и сын падет от руки убийц. Если не Орлов это будет, то кто-нибудь другой из ее волков-фаворитов. И коль уж он, Наумов, не мог защитить отца, так защити сына! Такой приказ выдал себе капитан Наумов.