Царству Польскому Александр даровал конституцию со свободой печати, свободой личности, двухпалатным парламентом – сеймом. Царем Польши считался сам император, а своим наместником он назначил поляка, генерала Зайончека, воевавшего против русских и под заменами Костюшко, и под знаменами Наполеона. Правда, он оказался очень подходящим наместником, считал за лучшее выполнять указания брата государя Константина Павловича – который занял пост главнокомандующего Польской армией.
В 1818 году царь приехал в Варшаву на открытие сейма и произнес речь, что Польша является как бы плацдармом конституционных свобод, опытным полем – откуда Александр со временем распространит подобные свободы на всю Россию. С поляками он вообще заигрывал. Предоставил им практически полную автономию. Они могли сами принимать и менять свои законы, у них были свои суды, своя полиция, ходили свои деньги. Польская армия создавалась и вооружалась за счёт России, причём оклады жалованья были гораздо выше, чем в русских войсках. Хотя в этой армии большинство офицеров воевали на стороне французов. Даже форма им была оставлена «привычная», установленная для них Наполеоном. Но горделивые паны отнюдь не оценили благородное отношение царя к их стране. Те же самые польские офицеры стали костяком Национального масонского общества – антирусского и антироссийского, принялись готовить восстание.
Эти веяния сквозняками врывались и в Россию. Царская армия в походах вроде бы закалилась, набралась боевого опыта. Но… дисциплина совсем разболталась. А офицеры за границей нахватались и французских, и германских радикальных учений, контактировали с английскими, австрийскими, прусскими, шведскими, польскими масонами. Как обычно, хватало и недовольных, кем-то или чем-то обиженных. Хватало и возгордившихся. Серые армейские будни с учениями и караулами после блеска побед казались им уже скучными. А свои государственные порядки – несовершенными. Среди офицеров и дворян, мечтающих перекроить их по своему разумению, стали появляться тайные общества.
В 1814 году граф Дмитриев-Мамонов и генерал Орлов создали «Орден русских рыцарей». Следом возникли «Священная артель», «Семеновская артель», кружок Раевского. О «Семеновской артели», куда входили будущие декабристы Трубецкой, Муравьев-Апостол, Якушкин, Александр I узнал и запретил ее. Но в 1816 году члены всех этих кружков объединились в одну тайную структуру, «Союз спасения», ставивший целью уничтожить самодержавие и заменить его конституционной монархией.
Правда, возникли разногласия – как же выполнить эту задачу? Большинство предпочитало мирный путь. Когда Михаил Лунин и Иван Якушкин принялись отстаивать необходимость убить царя, «Союз спасения» переругался. Сами же участники постановили распустить его. Но тут же было создано «Военное общество», где отсекли нерешительных и мягких, а на его базе в 1818 году возник «Союз благоденствия». Для маскировки он провозглашал «помощь правительству» в благих делах «просвещения». Но настоящей целью видел даже не конституционную монархию, а установление республики. В общем, это был уже самый натуральный заговор.
Порывы революционеров «спасать отечество» подогревались грубыми ошибками самого Александра I. Войны выявили слабое место России. Солдаты служили по рекрутскому набору, 25 лет. При нашествии французов в короткий срок увеличить армию оказалось проблематично. Ведь подготовленных резервистов не было, а необученные ополченцы сражались неумело, несли огромные потери. Если наращивать армию в мирное время, казна не выдержала бы расходов. Царю пришла идея военных поселений. Разместить воинские части в селах, чтобы обрабатывали землю. Армия будет сама себя обеспечивать продуктами, фуражом. Но поселенцы будут учиться и воинскому мастерству, в случае войны встанут в строй.
Организацию поселений царь поручил Аракчееву. Хотя он был противником таких планов, на коленях умолял Александра отказаться от них. Но государь был непреклонным. В общем-то военные поселения в России существовали издавна, казачьи станицы. Сами себя обеспечивали и сражались великолепно. Но по этому пути не пошли. Стали изучать опыт англичан, создававших военные поселения в своих колониях (для туземных войск), опыт австрийцев – у них в военных поселениях жили сербы и хорваты, охранявшие границы.
В 1817 году для реализации проектов выделили районы в Новгородской, Могилевской, Витебской, Харьковской, Херсонской, Екатеринославской губерниях. Включали в них войска, расквартированные в здешних местах, но и крестьян приписывали к полкам. Рота занимала 60 домов, построенных в линию по единому образцу. На первом этаже жили 4 семьи, они вели общее хозяйство. На втором – холостые, помогавшие семейным. Вся жизнь была расписана до мелочей и шла под командой офицеров. Часть времени поселенцы должны были заниматься военным обучением, остальное время предназначалось на работы по сельскому хозяйству, строительству дорог, осушению болот. Мальчики 7–12 лет зачислялись в батальоны кантонистов, с 12 до 18 лет отпускались домой, в 18 становились в строй, в 45 поселенцев переводили в категорию «инвалидов» [46]. Всего в военные поселения попало 170 тысяч солдат и 274 тысяч крестьян.
Казаков тоже подчинили Департаменту военных поселений, но они-то продолжали жить по своим обычаям, без мелочной регламентации, и их станицы процветали. В других местах было совершенно иначе. Заграничный опыт для России оказался совершенно чуждым. Крестьяне воспринимали «солдатчину» как худшее наказание, писали царю: «Прибавь нам подати, требуй от каждого дома по сыну на службу, отбери у нас все и выведи нас в степь, мы и там примемся работать, но… не делай нас всех солдатами». Были бунты. Самый крупный, в Чугуеве, пришлось подавлять силой. 275 человек были приговорены к смерти, но Аракчеев заменил им казнь прогоном сквозь строй в 12 тысяч палок, и велел наказать не всех, а только 40 зачинщиков. Из них 25 умерли.
Но и там, где все обошлось спокойно, начинание царя обернулось провалом. Искусственное соединение отличных солдат и отличных крестьян сломало их качества. Военные поселенцы стали плохими крестьянами и никудышными солдатами. Их хозяйства разваливались, поддерживались только крупными дотациями. Население не росло, а уменьшалось. Смертность от болезней, тяжелых работ, а в большей степени убыль от дезертирства превышали рождаемость.
Начинания Александра оборачивались совсем не такими плодами, на которые он рассчитывал. Так получалось и в международных делах, и во внутренней политике. Накапливались усталость, разочарование. А углубление в религиозные вопросы снова наталкивало его на старый мучительный вопрос – благословляет ли Господь его царствование, начавшееся преступным образом? Супруга болела, и становилось уже ясно: детей у них не будет. Наследником престола числился брат Константин. На завершающем этапе войны он показал себя настоящим героем. Под Бауценом его отряд блистательно отразил натиск самого Наполеона! Великий князь удостоился боевых наград за битвы под Дрезденом и Лейпцигом. Под Фер-Шампенуазом лично возглавил атаку двух конных гвардейских полков, ударив во фланг противнику.
Но у него семейная жизнь окончательно запуталась. Его жена Анна жила в своем родном Кобурге. Александр и Константин встречались с ней во время поездок за границу, и царь прилагал усилия, чтобы супруги воссоединились. Но Анна отказалась наотрез. Да и Константин этого не желал. Он прижился в Варшаве, полюбил Польшу, ее нравы и порядки. Он и сам верил, что становится «своим» для панов. У него завязался бурный роман с графиней Жанеттой Грудзинской, великий князь жаждал взять ее в жены. Причем Константин не скрывал, что он не хочет и не будет царствовать. Отмахивался: «Меня задушат, как задушили отца»…
Но уже возмужал третий брат, Николай. Он закончил обучение и особые успехи проявил в инженерной подготовке. Его отправляли в путешествия по России, за границу. Сохранились его записки, где он предстает перед нами очень внимательным, деятельным, способным на самостоятельные оценки и выводы. Он не брезговал лично осматривать тюрьмы, госпитали, обнаружив настоящие безобразия в Порхове, Воронеже. В Белоруссии правильно оценил роль польских дворян, оппозиционных к России, тяжелое положение крестьян, притеснения народа со стороны евреев, засилье католических монастырей и их влияние на молодых людей [47]. А в Англии Николай Павлович сделал меткую оценку «демократии»: «Если бы, к нашему несчастью, какой-нибудь злой гений перенес к нам эти клубы и митинги, делающие больше шума, чем дела, то я просил бы Бога повторить чудо смешения языков, или, еще лучше, лишить дара слова всех тех, кто делает из него такое употребление» [48].
Невесту ему присмотрел царь, прусскую принцессу Шарлотту. Николай несколько раз приезжал к ней в Берлин, познакомился, и они искренне полюбили друг друга. В июне 1817 года она прибыла в Россию, приняла православие с именем Александры Федоровны, и в церкви Зимнего дворца состоялось таинство их венчания с Николаем Павловичем. Семья стала дружной, любящей, и молодая супруга зачала почти сразу же. В апреле 1818 года у них родился сын Александр. Продолжатель царственного рода Романовых…
В это же время Николай вступил на стезю военной службы. В начале 1818 года старший брат назначил его инспектором по инженерной части – он возглавил инженерные войска лейб-гвардии и армии. Здесь Николай Павлович оказался вполне на месте, инженерное дело он давно любил, прекрасно разбирался в нем. Но обнаружил, что в других науках его обучение было далеко не лучшим, сам ужасался вопиющим пробелам, стал заниматься самообразованием. Разработав собственноручно руководство по инженерному делу, Николай Павлович честно сказал подчиненным офицерам: «Не обращайте, господа, внимания на орфографию, я должен сознаться, что на эту часть при моем воспитании не обращали должного внимания» [49].
Вера великого князя была отнюдь не показная, и модным мистицизмом, экзотическими ересями он не увлекался, к «пророчицам» не обращался. При тяжелых родах жены он принял обет – в храме Нового Иерусалима построить придел в честь святого Александра Невского, что и исполнил. Но нигде и никогда широко это не афишировал, а архиепископу Московскому Августину (Виноградскому) писал: «Изъявление благодарности не нужно Тому, Кто читает в глубине души, но оно необходимо душе благодарной… Пускай перед алтарем, воздвигнутым благодарностью отца, приносятся молитвы и о матери, и о сыне… на службу Государю, на честь и пользу Отечеству» [50].
Осенью 1818 года в дополнение к инженерным войскам Николай получил еще одно назначение – командиром 2-й бригады 1-й гвардейской дивизии. Эта бригада состояла из Измайловского и Егерского полков. На новой должности великий князь столкнулся с реальной службой. Неожиданно для себя Николай сделал открытие, что такая служба не имеет ничего общего с уставами, которые он с детства знал назубок. Лейб-гвардия разболталась. Среди офицеров царили разгильдяйство и панибратство, авторитет начальников ставился ни во что, приказы критиковались и высмеивались.
Николай взялся наводить порядок, но оказался на этом поприще одиночкой. Потому что нарушения дисциплины, с которыми он пытался бороться, вполне дозволялись более высокими начальниками. Например, после войны офицерам разрешили вне службы носить гражданские фраки. Некоторые даже на учения приезжали во фраках, только накинув поверх них шинель и форменный головной убор. Чтобы, освободившись, не терять времени, катить куда-то развлекаться. Решить какие-то вопросы через брата-царя Николай не мог – Александр в это время надолго уехал за границу, на конгресс в Аахен.
По мучившим его вопросам великий князь обращался к командиру Гвардейского корпуса генерал-адъютанту Васильчикову. Тот отчасти соглашался, давал советы, как лучше выправить те или иные нарушения. Но чаще махал рукой. Давал понять, что так уж сложилось, и это даже от него не зависит. Однако у Николая Павловича руки не опустились. Он понял, что порядок в службе напрямую зависит от личности офицеров. Ближе знакомился с ними, изучал их. Придумал собственный метод, условно разделив офицеров на три категории. Честные и добросовестные служаки. «Добрые малые», в общем-то порядочные, но не желающие особо напрягаться – идет как идет, ну и ладно. Третьи – болтуны, критиканы, фрондеры, расшатывающие дисциплину.
От этой третьей категории Николай принялся чистить свои полки. Строго взыскивал за упущения, переводил из Лейб-гвардии в армию. Но при этом великий князь снова столкнулся с неожиданным явлением, «ибо сии-то люди составляли как бы цепь чрез все полки и в обществе имели покровителей». Удаление таких офицеров оборачивалось заступничеством высоких лиц, сплетнями, скандалами [51]. Вот так Николай Павлович, еще не понимая этого, впервые вступил в конфликт с будущими декабристами. Дело он довел до конца, бригаду оздоровил.